— Так кому же мне угождать? Тебе или матери?
— Да-к… мы рады будем, ежели себе угодишь.
Не привык Рудаев к таким разговорам с отцом. О цехе, обо всем, что связано с работой, они говорили вдосталь, а вот личное, сокровенное — этот порожек они не переступали.
Чтобы развязать сыну язык, Серафим Гаврилович налил еще по рюмке. Не помогло. Налил снова — сын отказался. Праздник — праздником, но начальник должен быть всегда как стеклышко — в любую минуту может понадобиться в цехе.
Когда отец ушел, Рудаева обуял смех. Ну и ну! Чего только не придумают старики! Нет, право, к старости люди глупеют.
Глава 14
Второго января, с трудом дождавшись, когда подали состав с изложницами для шестой печи, Рудаев выпустил плавку, дал команду накрыть подину известняком, не производить больше завалку и поставить печь на «дежурный газ» — поддерживать в пустой печи невысокую температуру, чтобы не очень остывала. Позвонил директору завода.
— Приезжайте немедленно ко мне, — неожиданно спокойно потребовал Троилин.
Разговор с директором был короткий.
— Я ошибся в тебе, когда назначал начальником цеха, — со вздохом сказал Троилин. — Нет у тебя последовательности, прыгаешь, как блоха. Это же политическая акция — остановка такого агрегата, никто на это не пойдет. И давай так: сказал «а» — говори «б». Пустил — работай. Звони в цех, пусть начинают завалку.
— Не буду. Не могу, — воспротивился Рудаев.
— А о чем думал, когда пускал?
— Думал, что изложницы подвезут.
— Плохо думал.
— Но вы понимаете, что так работать нельзя?
— Понимаю.
— И все-таки настаивали на пуске печи. Даже Даниленко вызвали.
— Вызвал. Если хочешь начистоту — застраховаться. Такое откровенное признание тронуло Рудаева. «Хороший человек, — подумал он. — По крайней мере, честный, не финтит».
— Ладно, давайте и на этот раз застрахуемся, — миролюбиво сказал Рудаев. — Разрешите воспользоваться прямым телефоном?
— Звони. — Троилин показал на один из телефонов и нажал кнопку на своем коммутаторе, чтобы слышать разговор по динамику.
Рудаев набрал номер телефона Даниленко. Занят. Снова занят. Наконец дозвонился и стал подробно рассказывать о положении в цехе.
— Я в бирюльки с вами играть не собирался, — прервал его Даниленко. — Вы думаете, мне мало труда стоило убедить центральные органы, что печь пускать невозможно? Убедил. А вы пустили. И получилось, будто я ни черта не понимаю. Всех осрамили, а теперь в кусты. Зима сейчас. Листья с кустов слетели, видно, как вы в них сидите.
— Но так мы докатимся до аварии, — попробовал возразить Рудаев.
— А о чем раньше думали?
— Пустить и остановить, — сознался Рудаев.
— Это вам не игрушки! Пускать, не пускать, останавливать. Мы что, в детском саду, что ли? А допустите аварию — выгоним с треском. Смотрите, сердобольный какой нашелся — строители разжалобили!
Возражать Рудаеву было нечего. Он молчал, а Даниленко долго еще выговаривал ему. Когда бросил трубку, Рудаев беспомощно взглянул на Троилина.
— Чем же тебе помочь, крученая твоя голова? — посочувствовал ему Троилин.
Он несколько минут вышагивал по кабинету, заложив руки за спину, и все время шевелил пальцами. То разводил их, то соединял — что-то прикидывал, что-то взвешивал. Потом взял лист бумаги, написал несколько слов, протянул Рудаеву.
— Вот тебе охранная грамота.
— «Категорически запрещаю останавливать печь номер шесть. Троилин», — вслух прочитал Рудаев. Повертел листок в руках, взглянул в глаза директора. Ни иронии, ни издевки. Взял ответственность на себя.
Рудаев разорвал листок на мелкие части, бросил в пепельницу.
— Не надо, Игнатий Фомич. Моя петля — моя и шея. Снимите меня, а печь пусть стоит.
Троилин сокрушенно вздохнул.
— Снять недолго. Но кто сейчас в эту петлю полезет? Не к Гребенщикову же на поклон идти. Впрочем, пошел бы, бог с ним, с самолюбием. Но разве он согласится?
Рудаев тяжело поднялся с кресла.
— Поеду в цех начинать завалку, — сказал обреченно. — Но только умышленную.
Домой он вернулся ночью и сразу же полез в ванну. Собирался помыться, но решил немного отдохнуть. Примостил под голову резиновую губку, прикрыл глаза и тотчас заснул. Проснулся, когда вода уже остыла. Долил горячей, взял мыло, повертел его в неповинующихся руках и снова заснул.
Разбудил его телефонный звонок. Выскочил из ванны, не совсем еще соображая, где он и что с ним, и, оставляя мокрые следы на паркете, бросился к аппарату.