— В общем, не наше с тобой дело решать эту проблему, — заключил Жуков. — С нас достаточно, что поставили ее. А если всерьез — чего приехал?
— Если всерьез — на работу устраиваться.
— Что, уже и из конверторного попёрли? Ух ты, резвый какой!
Жуков рассмеялся. У него и так приятное лицо, но улыбка делает его эдаким рубахой-парнем.
— Даже с завода.
— Вообще назад перебежчиков не принимаю. Но тебя возьму. На какую роль — это подумать надо. Свалился как снег на голову. Для начала ткну куда-нибудь, не взыщи, а месяца через два у меня ожидается перестановка.
— Вот к этому времени я и подъеду.
Жуков дружески хлопнул Рудаева по плечу и пошел по пролету.
К первой печи Рудаев не торопился. Ее сталеварам надоели любопытствующие паломники. Они отвлекали всевозможными вопросами, большей частью несуразными, даже глупыми. Кроме того, Рудаев вообще настороженно относился к прославившимся рекордами. Видел таких, которые забывали, что всем обязаны коллективу, и платили ему черной неблагодарностью — зазнавались. Видел других: вспыхнут, как метеоры, и, как метеоры, погаснут.
Вот почему, наблюдая за ходом операций, Рудаев все время поглядывал на Холявко — как теперь ведет себя с людьми. Он помнил Холявко уже достаточно известным сталеваром. Парень располагал к себе спокойным нравом, неторопливой оперативностью в решениях и действиях, чувством внутреннего достоинства, которое, однако, не переходило в спесь, и было бы очень обидно увидеть его другим, уже испорченным славой.
Нет, вроде все по-прежнему. А что касается дисциплины в бригаде, так он всегда поддерживал строгую дисциплину. Сказал — выполни. И даже не обязательно говорил. Научил понимать взгляд и жест. У него уже в ту пору был налажен с подручными безмолвный контакт.
Холявко сам подошел к Рудаеву. Подал руку ладонью кверху (говорят, этот жест характерен для очень откровенных людей), сказал с укором.
— Недавно знакомы были.
— Вроде.
— А что так кисло? Наговорили небось что-нибудь?
— Пока нет.
— У нас могут. Удивительные есть люди. Не в цехе. За забором. В глаза человека не видели, а сболтнуть — хлебом не корми. Вот недавно в завком вызвали. Сигнал, оказывается, пришел, будто я в поликлинике свою мать хотел вне очереди к врачу протолкнуть. И, самое смешное, что я и сам в поликлинике ни разу не показывался, и мать у меня уже два года не была — к пей езжу.
— К этому надо относиться спокойнее. Клевета — спутник славы, — философски заметил Рудаев.
— Лучше, пожалуй, — «хвалу и клевету приемли равнодушно».
— Если вас больше устраивает, пусть будет так.
— Только вот равнодушие подобного рода приходит со временем и не ко всякому.
— Как учеба?
— Спешу. За два года хочу три курса одолеть. Скорее бы до спецдисциплин добраться. Интегралы мне мало помогают. Простите.
Холявко заметил, что пламя стало слишком сильно выбивать из окон, и пошел к пульту управления.
Рудаев заглянул в печь. Пламя было острое, стремительное, вокруг погруженных в металл кислородных фурм вздымались буруны, но брызги, сколько ни смотрел, на свод не попадали.
«Хорошие фурмы, — мысленно отметил он, — надо их к нам перетащить». На душе у него защемило: «Куда это к нам? Но все равно заберу чертежи и пошлю Сенину. Пусть через техсовет проведет».
— Что пригорюнились? — вывел его из оцепенения Холявко. — В общем, любопытно получилось. Раньше узким местом считали у нас печи — слишком тихоходным был процесс. Теперь все повернулось наоборот, что, кстати, нередко в нашей металлургической практике. Отстают тылы — шихтоподача и разливка. Вот на них должно быть обращено самое серьезное, я бы сказал, всесоюзное внимание. — Холявко вынул из кармана новую технологическую инструкцию, отдал Рудаеву. — Возьмите, пригодится.
— Где перекусим? — спросил Рудаев Жаклину, забираясь в «Москвича».
— Я предпочла бы «Максима». Или хотя бы «Мулен-Руж», — тоном великосветской дамы ответила девушка.
— Это потому, что ты ни разу там не была?
— Именно. Цены… У нас везде одинаковые, а там в зависимости от разряда и популярности.
— «Уголек» тебя не устроит? В нем ты тоже не была.
— Меня устроит любой бублик, Боря. Даже позавчерашний.
За столиком в ресторане, огромном, светлом, отделанном просто, но с модернистскими неожиданностями, они сидели довольно долго в ожидании еды. Жаклина нервничала и возмущалась: