— Очевидно, этот самый Гоша хорошо уразумел, что у нас укоренилась мода менять друзей, переходя от ранга к рангу…
— Или наоборот, — снова прорвался Даниленко, пропустив мимо ушей и эту реплику, — просыпается у человека какая-то нездоровая амбиция. А, ты в начальство вышел, дай-ка я тебя обдеру. Вот какие крайности.
Он говорил сейчас, глядя куда-то в сторону, и теперь уже Лагутина рассматривала его. Хорошее, умное, норовистое лицо рабочего. Шрам на щеке, шрам на лбу, — очевидно, был на войне.
— Так почему вы тут решили сжить со свету Гребенщикова? — неожиданно вернулся Даниленко к началу разговора. — Что он вам, дорогу перешел? Демагогию развели. Все заблуждения вспомнили. А у кого их нет? В общем, загнали на минное поле. Куда ни ступи — подорвешься. Откровенно: для чего это вам понадобилось, Дина Платоновна?
— Я не собиралась его сваливать, поверьте. Он свалился сам.
— Но вас это небось устраивает?
— Пожалуй…
— А вот меня нет.
— И напрасно. В этом месяце мартен выплавит стали еще больше.
— За счет чего, я хотел бы знать?
— Уже три печи интенсифицированы. Это раз. Сталевары с каждым днем все лучше осваивают продувку металла. Два. И атмосфера в цехе в корне изменилась. Три. Достаточно?
— Вы не надорветесь от взятой на себя ноши? Верховный судия во всех делах. Даже решаете судьбу кадров, хотя это, да будет вам известно, прерогатива совнархоза.
— Есть такое право у журналиста — высказывать свое мнение по беспокоящим его вопросам.
— Но это мнение не должно претендовать на непреложность. Оно может быть и ошибочным.
— Конечно. Но, заметьте, не часто. Даже редко. Знаете почему? Оно независимо. Ни случайные отношения, ни личные симпатии и антипатии на него не влияют. Потом оно тщательно выверено. И еще одно обстоятельство. Мнение это часто опирается на мнение большинства, на мнение, которое могут не высказать с трибуны, на собрании, людям власть имущим. У меня, поймите, особое положение. Я на заводе человек новый и вижу многое из того, что другим примелькалось. Ну чём я виновата, что не поддалась общему гипнозу? — Лагутина подумала и продолжала: — Николай Александрович, а вас не удивляет, что порой журналист вступает в технический спор, не будучи специалистом в данной области, и оказывается правым? Почему? Да потому, что очень часто ему достаточно разобраться только в психологии людей, понять мотивы их поведения, истинные причины столкновений. Кстати, посмотрите, пожалуйста, вот эту статью. Снова о мартене. И снова о Гребенщикове.
Даниленко прочитал статью. Не спеша. Строчка за строчкой. Необычное истолкование технических ошибок — тактические соображения. Гребенщиков отвергает технические новшества не потому, что не верит в них, а потому, что они могут преждевременно вскрыть внутренние резервы цеха и не сулят лавров первооткрывателя.
— Статья стоящая, — сказал Даниленко, — но печатать ее… не стоит.
— Почему? — сразу вздыбился задетый за живое Филипас.
— Нельзя истирать в порошок человека. Его опыт, его знания могут еще потребоваться, и даже на этом заводе.
— Если эта статья появится здесь, для него останутся открытыми другие заводы, — возразила Лагутина. — А если я пошлю ее в центральную газету…
— Я понимаю, что когда в руках бомба, трудно ее не бросить. Но не делайте этого. Обещаете?
— Нет.
Вздохнув, Даниленко взглянул на редактора.
— Простите, Роберт Арнольдович, но я бы хотел провести воспитательную работу с глазу на глаз. — И когда Филипас вышел, сказал: — Дина Платоновна, журналист в своих побуждениях не только должен быть чист, он непременно должен казаться чистым. Это очень важно. Ваше непримиримое отношение к Гребенщикову и так уже истолковывается превратно. Говорят (обратите внимание, употребляю недостойный, но вполне приемлемый для такой ситуации аргумент — «говорят»), что вами тоже движут эмоции, а пером водит не столько нелюбовь к Гребенщикову, сколько любовь к Рудаеву. Не нужно подтверждать эту сплетню.
На приморском заводе Даниленко пользуется особым уважением. Он этого завода выхованец, этого завода выдвиженец. И не только: этого завода созидатель.
Маленький старый завод долгое время не имел постоянного хозяина и переходил из рук в руки. Подчинялся он то Наркомату путей сообщения, поскольку одним из видов продукции его были нефтеналивные цистерны, то Наркомату судостроения — для него он производил листовой металл. Только некоторое время, самое тяжелое для завода, совсем никому не подчинялся, зато потом получил сразу трех хозяев.