– Иду! – отвечала она, ставя на стол, на обычное место, кувшинчик любимого вина дона Абондио, и медленно двинулась на зов; но не успела она дойти до порога комнаты, как дон Абондио уже входил тяжелой поступью, с мрачным взглядом и расстроенным лицом. Опытный глаз Перпетуи сразу заметил, что случилось что-то поистине необычайное.
– Милосердный Боже! Что с вами, синьор хозяин?
– Ничего, ничего, – отвечал дон Абондио и, тяжело дыша, опустился в свое огромное кресло.
– Как так ничего? И это вы говорите мне? У вас такой ужасный вид! Не иначе как случилось что-нибудь!
– Ради самого Неба! Когда я говорю – ничего, значит – ничего, либо что-нибудь такое, чего я не могу сказать.
– Не можете сказать даже мне? А кто же будет заботиться о вашем здоровье? Кто вам подаст добрый совет?
– Боже мой! Да замолчите же вы! Не надо мне ничего, а дайте-ка мне лучше стакан моего любимого вина.
– И вы меня будете уверять, что ничего не случилось? – сказала Перпетуя, наполняя стакан и не выпуская его из рук, словно собираясь отдать его не иначе как в награду за тайну, которую она так жаждала узнать.
– А ну дайте сюда, дайте! – сказал дон Абондио, взяв стакан не совсем твердой рукой и быстро опорожнив его, словно лекарство.
– Так вы, значит, хотите, чтобы я вынуждена была повсюду ходить и расспрашивать, что такое стряслось с моим хозяином? – сказала Перпетуя, стоя перед ним, руки в бока и выпятив вперед локти, пристально глядя на него, словно желая вырвать тайну из его глаз.
– Ради самого неба! Не разводите сплетен, не поднимайте шума – тут можно ответить… головой.
– Головой?
– Да, головой…
– Вы же отлично знаете – всякий раз, когда вы со мной говорили о чем-нибудь откровенно, по секрету, я ведь никогда…
– Что уж говорить! Вот, например, когда…
Перпетуя поняла, что задела не ту струну. А потому, тут же изменив тон, промолвила взволнованным голосом, способным растрогать собеседника:
– Дорогой хозяин, ведь я всегда была к вам привязана; если я теперь хочу узнать, то ведь это из усердия: мне хочется помочь вам, дать добрый совет, поддержать вас…
В сущности говоря, сам дон Абондио, пожалуй, стремился освободиться от своей мучительной тайны так же страстно, как Перпетуя стремилась ее узнать, вот почему, отбивая все слабее и слабее новые и все более напористые атаки с ее стороны и предварительно заставив ее поклясться несколько раз в том, что она никому – ни гугу, он в конце концов с многократными перерывами, ахами и охами рассказал ей злосчастное свое приключение. Когда же дошло до страшного имени главного зачинщика, Перпетуя должна была принести новую, особо торжественную клятву – и дон Абондио, произнося роковое имя, с тяжелым вздохом откинулся на спинку кресла и, воздевая руки, как бы приказывая и вместе с тем умоляя, произнес:
– Но ради самого Неба…
– О господи! – воскликнула Перпетуя. – Ах он негодяй, ах тиран! Нет у него страха Божьего!
– Замолчите вы! Или вы хотите совсем погубить меня?
– Да что вы! Мы тут совсем одни, никто не услышит. Но что же вы будете делать, бедный мой хозяин?
– Вот видите, – ответил с раздражением дон Абондио, – видите, какие вы мне умеете давать советы. Только от вас и слышишь: что делать да что делать, как будто попали впросак вы и мне приходится вас выручать.