– Я выйду на минутку и сейчас же вернусь, – сказала Лючия женщинам и поспешно вышла. Увидя изменившееся лицо Ренцо и его беспокойное состояние, она спросила, охваченная каким-то страшным предчувствием: – Что случилось?
– Лючия, – ответил Ренцо, – на сегодня все пошло прахом, и один Бог ведает, когда нам удастся стать мужем и женой.
– Как? – сказала Лючия, совершенно растерявшись.
Ренцо вкратце рассказал ей все, что произошло в это утро. Она слушала его с тревогой, а услыхав имя дона Родриго, вся вспыхнула, вздрогнула и воскликнула:
– Так вот до чего!..
– Значит, вы знали? – сказал Ренцо.
– Еще бы, – ответила Лючия, – так вот до чего!..
– Что же вы знали?
– Не заставляйте меня говорить сейчас, не заставляйте проливать слезы. Я побегу за матерью и отпущу женщин, нам надо остаться одним.
Когда она уходила, Ренцо тихо произнес:
– И вы никогда ничего мне не говорили!
– Ах, Ренцо! – ответила Лючия, лишь на мгновение обернувшись к нему на ходу. Ренцо отлично понял, что имя его, произнесенное Лючией в такую минуту и таким тоном, означало: «Неужели вы можете сомневаться, что если я молчала, то лишь по честным и чистым побуждениям?»
Между тем словечко, сказанное на ушко, равно как исчезновение Лючии вызвали подозрение и любопытство доброй Аньезе (так звали мать Лючии), и она спустилась узнать, что случилось. Дочь оставила ее с глазу на глаз с Ренцо, вернулась к собравшимся женщинам и, постаравшись придать полное спокойствие своему лицу и голосу, объявила:
– Синьор курато захворал, и сегодня венчание не состоится.
Сказав это, она торопливо отвесила общий поклон и опять спустилась вниз.
Женщины вышли одна за другой и рассыпались по деревне, рассказывая о происшедшем. Две-три прошли до дверей дона Абондио, чтобы удостовериться, действительно ли он болен.
– Сильнейшая лихорадка, – объявила им из окна Перпетуя; и печальная весть, переданная остальным, сразу оборвала всякие предположения, которые закопошились было у них в головах и таинственным шепотком зазвучали в их разговорах.
Глава третья
Лючия вошла в нижнюю комнату в тот момент, когда Ренцо с тревогой сообщал Аньезе о случившемся, а та с такою же тревогой слушала его. Оба они обратились к той, которая знала обо всем больше их. Они ждали разъяснений, неизбежно мучительных. И сквозь скорбь у обоих вместе с любовью, которую они по-разному питали к Лючии, проглядывала – опять-таки по-разному – горечь: как могла она скрыть от них что-то, да притом еще такое важное! При всем своем нетерпении поскорее выслушать дочь Аньезе не могла удержаться от упрека:
– Родной матери не сказать о таком деле!
– Теперь скажу вам все, – отвечала Лючия, утирая передником слезы.
– Говори, говори же, говорите! – разом закричали оба – и мать и жених.
– Пресвятая Дева! – воскликнула Лючия. – Кто бы мог подумать, что дело дойдет до этого?
И голосом, прерывающимся от рыданий, она рассказала, как несколько дней назад, когда она возвращалась из прядильни и поотстала от своих подруг, ей повстречался дон Родриго в сопровождении другого синьора, как дон Родриго пытался занять ее всякими разговорами – не совсем хорошими, как она выразилась; она же, не обращая на него внимания, прибавила шагу, догнала подруг и в то же время услыхала, как другой синьор громко расхохотался, а дон Родриго произнес: «Бьюсь об заклад». На другой день те же синьоры опять оказались у нее на дороге; но Лючия шла среди подруг, опустив глаза; тот другой синьор засмеялся, а дон Родриго сказал: «Посмотрим, посмотрим».
– Благодарение Небу, – продолжала Лючия, – это был последний день работы. Я сейчас же рассказала…
– Кому рассказала? – спросила Аньезе, выступая вперед, не без некоторого чувства досады по адресу предпочтенного наперсника.
– Падре Кристофоро, мама, на исповеди, – ответила Лючия мягким извиняющимся тоном. – Я все ему рассказала, когда мы в последний раз ходили вместе в монастырскую церковь: если припомните, я в то утро принималась то за одно, то за другое, лишь бы проканителиться, пока не появятся другие деревенские – кому по дороге, – чтобы пойти вместе с ними, ведь после этой встречи я так боялась появляться на улице…