– Что скажете?
В ответ Лючия залилась слезами. Мать стала извиняться за то, что она, мол, посмела… Но монах подошел ближе и, усевшись на трехногий табурет, прервал извинения, обращаясь к Лючии:
– Успокойтесь, бедное дитя! А вы, – сказал он Аньезе, – расскажите мне, в чем дело.
Пока бедная женщина старалась как можно понятнее рассказать ему о своем горе, монах все время менялся в лице: он то поднимал глаза к небу, то топал ногами. К концу рассказа он закрыл лицо руками и воскликнул:
– Боже милостивый! До каких же пор!.. – Но не закончил фразы и снова, обращаясь к женщинам, сказал: – Бедняжки! Взыскал вас Господь. Бедная Лючия!
– Ведь не бросите же вы нас, падре? – спросила, рыдая, Лючия.
– Бросить вас? – ответил он. – А с каким же лицом стал бы я просить у Бога чего-нибудь для себя, если бы бросил вас? В таком-то положении! Да еще когда сам Господь поручает вас мне! Не падайте духом. Он вам поможет, – он все видит, – он может воспользоваться и таким ничтожным человеком, как я, чтобы посрамить какого-нибудь… Посмотрим, подумаем, что можно сделать.
Сказав это, он оперся левым локтем о колено, склонил чело на ладонь, а правой рукой зажал бороду и подбородок, словно желая собрать воедино все свои душевные силы. Однако самое напряженное размышление привело его лишь к тому, что он яснее осознал, насколько срочно и как запутанно это дело и с какими трудностями и опасностями связан выход из подобного положения. «Пристыдить дона Абондио, заставить его почувствовать, насколько он грешит против своего долга? Но ведь стыд и долг для него ничто, когда он во власти страха. Или припугнуть его? Да и есть ли у меня средство, чтобы заставить его бояться больше, чем боится он выстрела? Осведомить обо всем кардинала-архиепископа и прибегнуть к его авторитету? На это нужно время – а что же пока? И что потом? Даже если бы бедняжка была обвенчана, разве это могло бы послужить препятствием для такого человека? Кто знает, до чего он способен дойти?.. Бороться с ним? Но как? Эх, – подумал несчастный монах, – если бы я мог подбить на это дело свою братию, здешнюю и миланскую! Но что поделаешь? Дело это не представляет общественного интереса, все равно я бы остался в одиночестве. Ведь человек этот разыгрывает роль друга нашего монастыря, выдает себя сторонником капуцинов, – и разве его брави частенько не приходили искать у нас убежища? Придется все расхлебывать мне одному; да вдобавок прослывешь беспокойным человеком, кляузником и интриганом, – более того: несвоевременной попыткой я бы мог, чего доброго, еще ухудшить положение этой бедняжки».
Сопоставив все, что было за и против того и другого решения, он пришел к выводу, что лучше всего пойти прямо к дону Родриго, попытаться отговорить его от бесстыдного намерения мольбами, угрозой мук в загробной жизни, а то и в земной, если это возможно. Во всяком случае, этим путем удастся по крайней мере точнее узнать, насколько упорствует он в своей гнусной затее, полнее раскрыть его намерения и уж с этим сообразовываться.
Пока монах был занят размышлениями, в дверях показался Ренцо; по причинам, о которых всякий легко догадается, его все время тянуло к этому дому. Однако, увидев монаха, погруженного в размышления, и женщин, которые подавали знаки не беспокоить его, Ренцо молча остановился на пороге. Подняв голову, чтобы сообщить женщинам свои предположения, монах заметил его и поздоровался с обычной сердечностью, усиленной чувством сострадания.
– Рассказали они вам, падре? – взволнованным голосом спросил Ренцо.
– О да! Потому-то я и здесь.
– Что вы скажете об этом негодяе?
– А что же мне о нем сказать? Ведь он здесь меня не услышит, – какой же будет толк от моих слов? А тебе, милый мой Ренцо, я вот что скажу: предайся Богу, и Бог не оставит тебя.
– Святые слова ваши! – воскликнул юноша. – Вы не из тех, кто всегда считает бедного виноватым. А вот наш синьор курато и этот незадачливый адвокат проигранных дел…
– Не надо копаться в том, что ведет к одному лишь напрасному беспокойству. Я скромный монах, но повторяю тебе то, что сказал этим женщинам: насколько хватит моих сил, я вас не оставлю.
– Да, вы не такой, как друзья-миряне. Болтуны! Уж каких только заверений они мне не делали в хорошие времена! Ну и ну! Они-де готовы кровь свою отдать за меня, станут поддерживать меня хоть против самого дьявола. Объявись у меня какой-нибудь враг, так дай я только знать об этом – тут же ему и крышка! А теперь, если бы вы видели, как они все отлынивают… – Тут, подняв глаза на монаха, Ренцо по нахмуренному лицу его догадался, что сказал что-то невпопад. Желая поправить дело, он, однако, запутывался все больше и больше. – Я хотел сказать… я вовсе не думаю… то есть я хотел сказать…