– Да я… – не без смущения отвечал доктор, – я наслаждаюсь этим ученым диспутом и благодарю счастливый случай, который дал повод к столь изящному поединку умов. Да и не мое дело выносить решение: ваша милость уже назначили судью… вот, в лице падре…
– Верно, – сказал дон Родриго, – но как же вы хотите, чтобы судья говорил, когда спорщики не желают замолчать?
– Умолкаю, – сказал граф Аттилио.
Подеста сжал губы и поднял руку, как бы в знак повиновения.
– Слава тебе господи! А теперь слово за вами, падре, – сказал дон Родриго с полунасмешливой серьезностью.
– Ведь я уже извинялся, я же говорил, что ничего не смыслю по этой части, – отвечал фра Кристофоро, отдавая стакан слуге.
– Извинения неуместны, – закричали оба кузена, – мы требуем вашего решения!
– Коли так, – продолжал монах, – по моему крайнему разумению, хотелось бы, чтобы вовсе не было ни вызовов, ни посланцев, ни палочных ударов.
Сотрапезники изумленно переглянулись.
– Это уж слишком, – сказал граф Аттилио. – Простите меня, падре, но это слишком. Сразу видно, что вы не знаете света.
– Он-то не знает? – отозвался дон Родриго. – Позвольте мне сказать вам: знает, милый мой, и не хуже вас. Не так ли, падре? Скажите-ка, скажите нам, разве вы в свое время не куролесили?
Вместо ответа на столь любезный вопрос, монах обратился к самому себе: «Это относится уже лично к тебе; но помни, брат, что ты здесь не ради себя самого и все, что касается тебя одного, в счет не идет».
– Пусть так, – сказал граф Аттилио. – Однако, падре… А как зовут падре?
– Падре Кристофоро, – ответило сразу несколько голосов.
– Но, падре Кристофоро, достопочтеннейший мой покровитель, такими правилами вы, пожалуй, перевернете вверх ногами весь мир. Без вызовов! Без палок! Прощай всякая честь – проходимцам полная безнаказанность! К счастью, это невозможно.
– Смелее, доктор! – выпалил дон Родриго, которому все больше хотелось вывести из спора двух его зачинщиков. – Смелее! Вы ведь стоите на том, чтобы всех признавать правыми. Посмотрим, как вы ухитритесь в данном случае признать правым падре Кристофоро.
– По правде говоря, – отвечал доктор, размахивая вилкой и обращаясь к монаху, – по правде говоря, я никак не могу понять, как это падре Кристофоро, будучи одновременно и истинным монахом, и светским человеком, не подумал о том, что подобный взгляд, сам по себе верный, похвальный и вполне уместный для амвона, – да будет мне позволено сказать, – не имеет никакого значения в споре о вопросах чести. Но падре лучше меня знает, что все хорошо на своем месте, и я думаю, что на сей раз, прибегнув к шутке, он просто хотел отделаться от затруднительной необходимости высказать свое мнение. Что можно было отвечать на доводы, подкрепленные мудростью столь старинной и все же вечно новой? Ничего. Так падре наш и поступил.
А дон Родриго, чтобы покончить с этим вопросом, поднял другой:
– Да, кстати, – сказал он, – я слышал, что в Милане ходят слухи о соглашении.
Читатель знает, что в тот год шла борьба из-за наследования герцогства Мантуи, во владение которым, по смерти Винченцо Гонзаги, не оставившего законного потомства, вступил герцог Неверский, ближайший его родственник. Людовик XIII или, вернее сказать, кардинал Ришелье поддерживал этого государя, натурализованного француза, к которому он благоволил, а Филипп IV или, вернее сказать, граф Оливарес (его обычно звали граф-герцог) по тем же соображениям не желал видеть его властелином Мантуи и объявил ему войну. А так как к тому же герцогство это являлось имперским леном, то обе стороны пускали в ход всевозможные интриги и угрозы, первая – чтобы добиться от императора Фердинанда II согласия на инвеституру нового герцога, а вторая – чтобы добиться отказа от нее и даже поддержки для изгнания герцога Неверского из государства.