– Да уж что говорить, – сказал Ренцо, – будь мы повенчаны… живи себе где хочешь, как дома; да вот в двух шагах отсюда, на Бергамской территории, там с распростертыми объятиями принимают всякого работника по шелковой части. Вы ведь знаете, сколько раз Бартоло, мой двоюродный брат, сманивал меня уйти туда жить с ним… Там я бы разбогател, как он; а если я никак на это не соглашался, так ведь… что ж тут скрывать? Все потому, что сердце мое оставалось здесь. А поженившись, отправились бы мы туда все вместе, обзавелись бы домом и жили бы себе мирно, подальше от этого злодея, и у него не было бы никакого искушения выкинуть какую-нибудь неподходящую штуку. Так ведь, Лючия?
– Конечно, – сказала Лючия, – но как же.
– А вот, как я сказала, – отвечала мать, – смелость и осторожность, тогда это дело нехитрое!
– Нехитрое?! – в один голос воскликнули Ренцо и Лючия, для которых такое дело казалось очень сложным и мучительно-трудным.
– Совсем простое, коль суметь его сделать, – продолжала Аньезе. – Слушайте внимательно, а я постараюсь растолковать вам. Знаю я от людей, которые в этом хорошо понимают, – а один случай я даже и сама видела, – что для венчания курато, разумеется, необходим, но вовсе нет нужды, чтобы он желал совершить обряд, только бы он присутствовал, и все тут.
– То есть как же это так? – спросил Ренцо.
– А вот слушайте – тогда поймете! Надо иметь двух свидетелей, очень ловких и согласных помочь. Все вместе идут к курато – вся суть в том, чтобы захватить его врасплох, чтобы он не успел удрать. Жених говорит: «Синьор курато, она – моя жена»; невеста говорит: «Синьор курато, он – мой муж». Достаточно, чтобы курато это слышал, чтобы слышали свидетели, – и брак совершен, самый законный, такой же нерушимый, как если бы его совершил сам папа. Раз слова произнесены, курато может кричать, шуметь, беситься – все бесполезно: вы – муж и жена.
– Так ли это?! – воскликнула Лючия.
– Да что же, – сказала Аньезе, – вы никак думаете, что за тридцать лет, которые я прожила на свете до вашего рождения, я так-таки ничему и не научилась? Все именно так, как я вам говорю. Недалеко ходить: одна моя подруга, захотевшая выйти замуж против желания родителей, поступила таким манером и добилась своего. Курато, который и не подозревал такого подвоха, держался все-таки настороже, но эти чертенята сумели всё так ловко подстроить, что захватили его в самый подходящий момент, произнесли слова и стали мужем и женой, – правда, бедняжка уже через три дня раскаялась в этом.
Аньезе говорила правду как в отношении выполнимости такого предприятия, так и в отношении его рискованности, потому что, если, с одной стороны, к этому средству прибегали только люди, встретившие какое-нибудь препятствие или отказ быть обвенчанными обычным путем, то и приходские курато, со своей стороны, всячески стремились избегать подобного вынужденного содействия, и когда кто-нибудь из них все же попадался на удочку одной из таких пар, сопровождаемой свидетелями, то всячески старался вывернуться, подобно Протею, ускользавшему из рук тех, кто хотел насильно заставить его пророчествовать.
– Если бы это было так, Лючия! – сказал Ренцо, глядя на нее с мольбой и ожиданием.
– То есть как это – «если бы было так»? – отвечала Аньезе. – Ты что же, думаешь, что я мелю вздор? Я за вас мучаюсь, и мне же не верят! Нечего сказать! Хорошо же! Коли так, выпутывайтесь из этой истории сами – я умываю руки.
– О нет! Не покидайте нас, – сказал Ренцо. – Я говорю так лишь потому, что все это кажется мне чересчур заманчивым. Я в ваших руках, для меня вы все равно что родная мать.
Слова эти заставили улечься напускное негодование Аньезе, и она выбросила из головы намерение, которое, сказать по совести, и не было серьезным.
– Но почему же, милая мама, – сказала со свойственной ей скромной сдержанностью Лючия, – почему все это не пришло в голову падре Кристофоро?
– Не пришло в голову? – отвечала Аньезе. – Ты думаешь, это не пришло ему в голову? Пришло, да, стало быть, он не захотел говорить об этом.
– Почему же? – разом спросили оба.
– Почему? Да потому, если вы хотите знать, потому что духовные особы считают это дело не очень-то хорошим.
– Как же так, что дело это не очень хорошее, а меж тем считается хорошим, раз оно сделано?
– Что я в этом понимаю? – отвечала Аньезе. – Законы ведь они составляли, как им было угодно, а мы – люди маленькие, всего разуметь не можем. Да и потом сколько таких вещей… Так вот, это все равно что дать ближнему хорошего тумака; ведь тоже как будто нехорошо, однако раз дело сделано, то и сам папа уже не может снять его.