– Ну, раз дело это нехорошее, – сказала Лючия, – не следует его и делать.
– Что? – сказала Аньезе. – Неужели, по-твоему, я стану учить чему-нибудь, что противно страху Божьему? Будь это против воли твоих родителей, вздумай ты пойти за какого-нибудь забулдыгу… а раз я согласна и ты выходишь вот за него, то тот, кто чинит всякие помехи, просто разбойник, а синьор курато…
– Да ведь все ясно, всякий это может понять! – прервал ее Ренцо.
– Не надо только говорить об этом падре Кристофоро, пока все не сделается, – продолжала Аньезе, – а когда сделается и все пройдет удачно, как ты думаешь, что тебе скажет падре Кристофоро? «Ах, дочь моя, нехорошую вы со мной сыграли шутку»? Духовной особе приходится говорить так, а в глубине души, уж поверь мне, и он будет доволен.
Хотя Лючия и не нашла что сказать на подобное рассуждение, все же она, видимо, осталась при своем мнении. Зато Ренцо, окончательно убежденный, сказал:
– Раз это так, значит, все в порядке.
– Не торопись, – сказала Аньезе. – А свидетели-то? Найти двоих, чтобы согласились, да притом еще не проболтались! Да еще суметь застать синьора курато, который вот уже два дня хоронится у себя дома! Да удержать его на месте! Ведь он, хоть и тяжел на подъем, а все же, я уверена, как только увидит ваше появление в таком составе, сразу окажется проворнее кошки и удерет, как дьявол от святой воды.
– Я нашел способ, нашел! – воскликнул Ренцо, так стукнув кулаком по столу, что запрыгала посуда, расставленная к обеду. И он стал излагать свой план, который Аньезе целиком одобрила.
– Все это какие-то уловки, – возразила Лючия, – дело-то не совсем чисто. До сих пор мы поступали честно. Давайте и дальше действовать уповая на Бога, и он нам поможет: так сказал падре Кристофоро. Посоветуемся с ним!
– А ты следуй за теми, кто понимает больше тебя, – сказала Аньезе со строгим выражением лица. – Зачем с кем бы то ни было советоваться? Господь говорит: «Помогай себе сам, помогу тебе и я». Когда дело будет сделано, мы все расскажем падре Кристофоро.
– Лючия, – сказал Ренцо, – неужели вы меня не поддержите теперь? Разве мы не сделали все, что подобает добрым христианам? Разве мы не должны были бы уже стать мужем и женой? Разве курато не назначил нам дня и часа? И кто виноват в том, что нам приходится теперь прибегать к некоторым уловкам? Нет, вы не откажете мне в поддержке. Я сейчас пойду и вернусь с ответом. – И, простившись с Лючией умоляющим взглядом, а с Аньезе – выражением взаимного понимания, он поспешно вышел.
Страдания оттачивают ум. И Ренцо, который на ровном и спокойном жизненном пути, до той поры им пройденном, никогда не имел повода изощрять свой ум, в данном случае продумал такую штуку, которая сделала бы честь профессиональному юристу. Выполняя свое намерение, он отправился прямо к некоему Тонио, домик которого стоял неподалеку. Он застал хозяина на кухне; упершись коленом в ступеньку очага и придерживая одной рукой край котелка, поставленного на горячую золу, тот замешивал кривой лопаткой скромную сероватую поленту из кукурузы. Мать, брат и жена Тонио сидели за столом, а трое или четверо ребятишек, обступив отца и уставясь в котелок, дожидались момента, когда поленту подадут к столу. Но во всем этом не было той радости, какую обычно вызывает вид обеда у того, кто заработал его честным трудом. Количество поленты определялось неурожайным годом, а не числом и желанием едоков, и каждый из них, искоса поглядывая с нескрываемой жадностью на общее кушанье, уже думал, казалось, о той доле своего аппетита, которая останется неудовлетворенной. В то время как Ренцо обменивался поклонами со всей семьей, Тонио опрокинул поленту на буковый лоток, стоявший наготове, и она казалась на нем маленькой луной в густых облаках пара. Тем не менее женщины любезно обратились к Ренцо: «Не угодно ли откушать с нами?» В Ломбардии крестьянин, да, думаю, и во многих других странах, неизменно проявит подобную любезность ко всякому, кто застанет его за едой, хотя бы пришедший оказался богатым кутилой, только что вставшим из-за стола, а у него самого оставался последний кусок.
– Благодарю вас, – отвечал Ренцо, – я пришел только сказать словечко Тонио; да если хочешь, Тонио, – чтобы не беспокоить твоих женщин, – пойдем пообедаем в соседнюю остерию, там и поговорим.
Предложение это было для Тонио тем приятнее, чем менее он его ожидал; да и женщины, равно как и дети (ибо в этом они рано обнаруживают сообразительность), с не меньшим удовольствием встретили отстранение одного из претендентов на поленту, к тому же самого страшного. Приглашенный без дальнейших расспросов ушел вместе с Ренцо.