Пришли в деревенскую остерию; уселись совсем вольготно, в полнейшем одиночестве, ибо нищета отвадила всех обычных посетителей этого приюта всяческих радостей; заказали то немногое, что там нашлось; распили кувшин вина, и тогда Ренцо с таинственным видом обратился к Тонио:
– Если ты окажешь мне маленькую услугу, я готов оказать тебе большую.
– Говори, говори все начистоту, распоряжайся мною, – отвечал, наливая, Тонио. – Нынче я готов за тебя броситься хоть в огонь.
– У тебя есть должок синьору курато в двадцать пять лир за аренду участка, который ты у него снимал под обработку в прошлом году.
– Ах, Ренцо, Ренцо! Ты портишь все свое благодеяние. Зачем ты об этом заговорил? Вот хорошего настроения у меня как и не бывало.
– Если я с тобой заговорил об этом должке, так потому, что я, коли хочешь, дам тебе возможность разделаться с ним.
– Ты это серьезно?
– Совершенно серьезно! Ну как? Ты был бы доволен?
– Доволен? Черт меня побери, если бы я не был доволен! Хотя бы ради того, чтобы не видать больше этих ужимок и покачиваний головой, какими меня каждый раз при встрече угощает синьор курато. А потом эти речи: «Тонио, помните?.. Тонио, когда же мы увидимся по тому самому делу?» Это так меня донимает, что даже во время проповеди, когда он на меня этак уставится, я боюсь: ну-ка он скажет при всех: «А двадцать пять лир?» Да будь они прокляты, эти двадцать пять лир! И женино золотое ожерелье ему пришлось бы вернуть мне – а сколько бы я на него получил поленты… но только…
– Ну что – только?.. Если ты мне окажешь малюсенькую услугу, двадцать пять лир для тебя приготовлены…
– Да говори же.
– Но смотри!.. – сказал Ренцо, приложив палец к губам.
– К чему все это? Ведь ты же меня знаешь.
– Синьор курато занимается выдумыванием разных нелепых предлогов, чтобы оттянуть мою свадьбу, а я, наоборот, хочу отделаться поскорее. Мне доподлинно известно, что если к нему явятся сами обрученные да двое свидетелей и если я скажу: «Вот моя жена», а Лючия скажет: «Вот мой муж», то брак считается законно совершенным. Ты меня понимаешь?
– Ты хочешь, чтобы я был свидетелем?
– Вот именно.
– И заплатишь за меня двадцать пять лир?
– Вот именно – это я и имел в виду.
– Подлец тот, кто не сдержит обещания.
– Но нужно найти второго свидетеля.
– А я уже нашел. Дурачок-то, братишка мой Жервазо, все сделает, что я ему скажу. Ты его угостишь выпивкой?
– И обедом, – отвечал Ренцо. – Мы его приведем сюда попировать с нами. Да сумеет ли он?
– Я его научу: ты ведь знаешь, его мозги целиком достались мне.
– Так до завтра…
– Хорошо!
– К вечеру…
– Отлично!
– Но смотри! – сказал Ренцо, снова приложив палец к губам.
– Ну вот еще! – отвечал Тонио, склоняя голову к правому плечу и подняв левую руку, с выражением лица, говорившим: «Ты меня обижаешь».
– А если жена тебя спросит, а она, конечно, не преминет…
– По части вранья я у своей жены в долгу, да в таком, что уж и не знаю, удастся ли когда-нибудь с ней рассчитаться. Уж придумаю какую-нибудь чепуху, чтобы угомонить ее…
– Завтра утром, – сказал Ренцо, – мы поговорим обстоятельнее, чтобы хорошенько условиться обо всем.
С этим они вышли из остерии. Тонио направился домой, сочиняя всякий вздор, чтобы рассказать своим женщинам, а Ренцо пошел сообщить о заключенном соглашении.
Тем временем Аньезе выбивалась из сил, тщетно стараясь убедить дочь, которая против любого ее довода выдвигала то одно, то другое положение своей дилеммы: либо это дело нехорошее – и не следует его делать; либо наоборот, а тогда почему не сказать о нем падре Кристофоро?
Ренцо вернулся торжествующий и, рассказав обо всем, закончил восклицанием: «А?!» – что означало: «Ну, каков я? Разве можно было придумать лучше? Вы, небось, так не сообразили бы» – и всякое такое прочее…
Лючия тихонько покачивала головой; остальные двое в чрезмерном волнении мало обращали на нее внимания; так поступают обычно с ребенком, не рассчитывая, что он сразу поймет смысл происходящего, и от которого позднее просьбами и уговорами удастся добиться того, что нужно.
– Хорошо-то оно хорошо, – сказала Аньезе, – только вы не обо всем подумали.
– Чего же еще не хватает? – спросил Ренцо.
– А Перпетуя? Ее-то вы и забыли. Тонио с братом она, пожалуй, и впустит; а вас, да еще вдвоем!.. Подумайте! Ей, наверно, приказано и близко вас не подпускать, словно мальчишку к дереву со спелыми грушами.