Что две вышеописанные личности стояли и ждали кого-то, было более чем очевидно; однако дону Абондио совсем не понравилось, когда он по некоторым их движениям догадался, что они поджидали именно его. Ибо при его появлении они переглянулись и подняли головы с таким видом, словно одновременно сказали друг другу: «Вот он». Сидевший верхом на ограде перекинул через нее ногу и встал на дороге, другой отделился от ограды, и оба пошли навстречу дону Абондио; а он, продолжая держать перед собой открытый молитвенник, делал вид, что читает его, сам же осторожно поднял глаза, чтобы следить за их движениями; и когда он увидел, что они идут прямо навстречу ему, тысяча соображений разом нахлынула на него. Он тут же спросил себя самого, нет ли между ним и брави какой-нибудь боковой дорожки вправо или влево, и сразу вспомнил, что нет. Он быстро перебрал в уме, не погрешил ли он в чем-либо против какого-нибудь сильного, какого-нибудь мстительного человека; но даже при всем волнении утешающий голос совести несколько успокоил его. А брави тем временем все приближались, зорко вглядываясь в него. Тогда он запустил указательный и средний пальцы за воротник, как бы оправляя его, и, обводя пальцами шею, вместе с тем повернул голову, заодно перекосив рот и стараясь хоть краешком глаза посмотреть, не идет ли кто-нибудь сзади, но никого не увидел. Он заглянул через ограду в открытое поле – никого; бросил более робкий взгляд вперед, на дорогу – никого, кроме брави. Что делать? Возвращаться назад было поздно; пуститься бежать значило бы то же, что сказать: «Ловите меня», – если не хуже. Не имея возможности уклониться от опасности, он бросился ей навстречу, ибо мгновения неизвестности стали для него так мучительны, что хотелось лишь одного – сократить их. Он ускорил шаг, погромче прочел один стих, постарался сделать возможно более спокойное и веселое лицо и приложил все усилия, чтобы приготовить улыбку; очутившись лицом к лицу с обоими молодцами, он мысленно сказал себе: «Ну, прямо в лапы», и решительно остановился.
– Синьор курато, – обратился к нему один из них, впиваясь глазами в его лицо.
– Что вам угодно? – быстро ответил дон Абондио, поднимая глаза от книги, которая так и осталась у него в руках раскрытой, словно на аналое.
– Вы намереваетесь, – подхватил другой с угрожающим и гневным видом человека, который поймал своего подчиненного при попытке совершить мошенничество, – вы намереваетесь завтра обвенчать Ренцо Трамальино с Лючией Монделлой?
– Собственно говоря… – дрожащим голосом отвечал дон Абондио, – собственно говоря, вы, синьоры, люди светские и отличнейшим образом знаете, как делаются такие дела. Бедняк курато тут ни при чем; они свои пироги сами пекут, ну, а потом… потом являются к нам так, как ходят в банк за деньгами; ну а мы – что же, мы, служители общины…
– Так вот, – сказал ему браво на ухо, однако тоном торжественного приказания, – помните – этому венчанию не бывать ни завтра, ни когда-либо.
– Но, синьоры, – возразил дон Абондио кротким и вежливым тоном человека, который желает уговорить нетерпеливого собеседника, – извольте, синьоры, влезть в мою шкуру. Если бы дело зависело от меня… но вы же отлично знаете, что мне тут ничего не перепадет…
– Ну довольно, – прервал его браво, – если бы дело решалось болтовней, вы бы нас за пояс заткнули. Мы ничего больше не знаем и знать не хотим. Предупреждение вам сделано – вы нас понимаете.
– Но ведь вы, синьоры, люди достаточно справедливые и разумные…
– И все же, – перебил на этот раз другой, до сих пор молчавший, – и все же венчание не состоится, иначе… – тут он разразился цветистой руганью, – иначе тот, кто его совершит, не успеет в этом покаяться, некогда будет… – и он снова выругался.
– Тише ты, тише, – вставил первый, – синьор курато понимает благородное обращение; мы тоже люди благородные и никакого зла ему причинять не собираемся, если он окажется благоразумным. Синьор курато! Преславный синьор дон Родриго, наш патрон, высоко чтит вас.
Имя это пронеслось в сознании дона Абондио, словно вспышка молнии в ночную непогоду, – вспышка, которая на мгновение смутно озаряет все вокруг и только усиливает ужас. Он совершенно непроизвольно отвесил низкий поклон и проговорил: