Ксандер берет мою руку и возвращает меня в настоящее. Невольно бросаю взгляд на чиновника. Тот молчит.
Интерьер частного обеденного зала выглядит приятнее, чем обычного пищевого зала.
— Посмотри, — говорит мне Ксандер. Трепещущая лампа в центре каждого столика имитирует старинный романтичный способ освещения — свечи.
Когда мы проходим между столиками, на нас обращают внимание. Мы здесь явно самые молодые. Большинство посетителей в возрасте наших родителей или молодожены несколькими годами старше нас. Некоторые посетители похожи на холостых, но их немного. Наши городки населены в основном людьми семейными и молодежью моложе двадцати одного года.
Ксандер ловит чужие взгляды и отвечает на них, при этом не выпуская моей руки. Он тихонько шепчет мне:
— Хорошо, что хоть в школе привыкли к тому, что мы с тобой пара. Ненавижу, когда меня разглядывают.
— Я тоже.
Спасибо, что чиновник наконец-то не пялится на нас. Он прокладывает путь между столиками, пока не находит один, помеченный нашими именами. Сразу после того, как мы усаживаемся, появляется официант с нашей едой.
Свет от искусственных свечей мерцает над круглым столиком из черного металла. Скатертей нет; еда обыкновенная — здесь мы едим то же самое, что ели бы дома. Поэтому и надо заказывать столик заранее: персонал по питанию отправит вашу порцию в нужное место. И хотя ужин здесь не идет ни в какое сравнение с ужином на Банкетах обручения в Сити-Холле, этот зал — на втором месте по привлекательности из тех, что я видела за всю мою жизнь.
— Еда вкусная и горячая, — отмечает Ксандер, понюхав пар, который идет из его контейнера. Он снимает крышку и заглядывает внутрь. — Посмотри на мою порцию. Они наверно хотят, чтобы я потолстел, кладут мне все больше и больше.
Я смотрю на его порцию пасты под соусом. Порция огромная.
— И ты сможешь все это съесть?
— Ты шутишь? Конечно, смогу. — Ксандер изображает обиду.
Я ставлю перед собой контейнер и заглядываю внутрь. По сравнению с порцией Ксандера моя кажется очень маленькой. Может быть, мне это кажется, но в последнее время мои порции постоянно уменьшаются. Не понимаю почему. От восхождений и бега на тренажере я стала стройнее. По идее, мне бы нужно больше еды, а не меньше.
Может, мне это только кажется.
Наш чиновник выглядит еще безразличнее, чем прежде. Он наматывает на вилку пасту из своего контейнера и смотрит на других чиновников-надзирателей. Его еда совершенно такая же, как наша. Похоже, слух о том, что чиновники из специальных департаментов питаются лучше других, — это миф. Во всяком случае, в публичных местах они едят то же, что и все.
— Как дела с восхождениями? — спрашивает меня Ксандер, отправляя в рот порцию пасты.
— Мне они нравятся, — отвечаю я честно. Кроме сегодняшнего.
— Даже больше, чем плавание? — поддразнивает меня Ксандер. — Правда, ты не слишком много плавала. Сидя на бортике.
— Я плавала, — отвечаю я. — Иногда. Да и вообще. Восхождения нравятся мне больше, чем бассейн.
— Это невозможно, — опять дразнится Ксандер. — Лучше плавания ничего нет. Я слышал, все, чем вы занимаетесь, — это влезаете день за днем на один и тот же маленький холм.
— А все, чем вы занимаетесь, — это плаваете Дань за днем в одном и том же маленьком бассейне.
— Это другое. Вода всегда движется. Она всегда разная.
Возражения Ксандера напоминают мне рассуждения Кая в мюзик-холле о песнях.
— Ну, наверное, ты прав. Но и холм всегда в движении. Ветер колышет ветки деревьев. Растения растут, изменяются. — Я замолкаю. Наш аккуратно выглаженный чиновник наклоняет голову, прислушиваясь к нашей беседе. Правильно, а для чего мы тут сидим?
Я вожу по кругу вилкой с макарониной, и это движение напоминает мне о том, как Кай учил меня писать. Одна из макаронин изгибается по форме буквы «С». Не надо. Я должна прекратить думать о Кае.
Некоторые макароны на моей тарелке упрямо не желают наматываться, на вилку. Кружу вилкой по тарелке снова и снова, пока не надоедает, и запихиваю макароны в рот целиком. Их концы торчат изо рта в разные стороны. Приходится втягивать их в себя.
Ужасно неловко. Почему-то глаза наполняются слезами. Роняю вилку, и Ксандер наклоняется, чтобы поднять ее. Выпрямившись, он смотрит мне прямо в глаза. В его глазах вопрос, который я читаю так ясно, как будто он был задан вслух. Что с тобой?
Слегка качаю головой и улыбаюсь ему. Ничего.