Злая насмешка судьбы! Кто ведает как повернулась бы жизнь Владислава, если бы тот пожар не унес ее жизнь. Законник в Вильно отыскал лазейки, которые позволяли его нареченной быть признанной шляхетским сословием, а значит, их детям быть полноправными шляхтичами. А через полтора года решился вопрос и с правами на наследство, независимо от воли людской или судебной власти.
Юзефу суждено было не стать ординатом, но занять место среди остальных Заславских в склепе под костелом он все же сумел. Пусть даже в самом дальнем углу, чтобы пан Стефан спал спокойно и не злился на Владислава за это решение. Иначе поступить тот не мог.
Пани Патрысия заняла место хозяйки в Дубровицах, и даже по редким слухам, открыто живет с каким-то шляхтичем, Бог ей судья. Владислав не видел ничего дурного в его редкие визиты к невестке, но пусть пеняет на себя, если о ее грехе заговорят открыто! Изредка она ездит к старшей дочери в Варшаву, где та живет с мужем, что ходит в свите Владислава, сына Жигимонта. А скоро отдаст замуж и вторую, младшую, да заживет в свое удовольствие. Но в Заслав она никогда не приезжала — слишком уж горьки мысли посещали ее голову при мысли о Замке и о том, что значило кресло с высокой спинкой в одной из его зал. И она открыто ненавидела Добженского, несмотря на все, что тот старался сделать для нее, хоть как-то облегчить муки ее заточения. Он для нее всегда будет воспоминанием о том заточении, когда она была лишена возможности влиять на судьбы и будущее. Пан Тадеуш был ее тюремщиком, а Лисий Отвор — ее темницей.
Для Владислава же этот двухэтажный дом с толстыми деревянными балками под самым потолком и этот лес, отдающий ныне осени свою дань, обнажая ветви с каждым днем, связан с воспоминаниями об отце, об охоте, на которую они вместе выезжали в этом лесу — пан Стефан, Юзеф и он сам во главе многочисленной свиты из шляхтичей, шляхтянок, ловчего и его людей. Он помнил, как любил псовую охоту Юзеф, не соколиную, а именно псовую, когда десятки быстрых собак загоняют свою жертву прямо в руки охотников. Вот и ныне взяли именно псов, чтобы загнать оленей, которых люди Влодзимежа приметили на днях в лесу.
— О чем ты думаешь? — спросила, улыбаясь, Барбара Кохановская, его Бася, как называл он ее в тишине спальни, пережившая с ним горе и радости, словно законная жена. Всегда тихая, всегда готовая выслушать и приласкать, всегда покорная…
Ее светло-рыжие локоны так красиво спускались на грудь из-под беличьего околыша. Она словно сама осень на фоне этого золотого и багряного леса, как сказал вечно угодливый ушам пани Добженский, что осматривается вокруг, ожидая сигнала от Влодзимежа занимать места в седлах и спешить вслед за собаками по осеннему лесу, держа в руке самострел. Именно самострел — не хотелось пугать раньше времени зверя грохотом выстрелов. Остальные шляхтичи тоже разбрелись по этой небольшой полянке в ожидании сигнала, стараясь говорить как можно тише, но все равно заставляя птиц с шумом взлетать с ветвей, пугая тех своим громким хохотом.
— О пане Юзефе, — ответил ей Владислав. И действительно, он вдруг вспомнил о последних моментах жизни брата. Он скакал тогда день и ночь, но все-таки успел проститься с ним. Сказать последнее «прости» и в свою очередь также попросить прощения за то, что случилось в их жизнях, за невольные обиды, что он нанес Юзефу. Перед ликом смерти все обиды отступали прочь, многое забывалось.
— Это не я, — тихо проговорил тогда Юзеф. — Не я сгубил московитку твою, брате.
— Я знаю, знаю то, — поспешил успокоить его Владислав, сжимая его руку. — Тихо, Юзеф, тихо…
— Нет, ты не понял, Владек. Коли это не я, кто тогда ее убил? Я не могу понять, кто это сделал, кто помешал… Ее ведь убили. Убили, Владек! Чую я то.
Отчего он думает о ней снова? Отчего сейчас, когда прошло столько лет? Почему она вдруг снова и снова возвращается к нему в мыслях? Быть может, из-за того сна, который вдруг привиделся Владиславу в следующую же ночь после того, как тот получил призыв идти на Московию, вызвавший в нем целую волну воспоминаний и мыслей? Ему тогда привиделась та девица, что была с Ней в Московии, болтушка с лицом, сплошь покрытым солнечными отметинами. Он не помнил ее имени, да оно и не нужно было, ведь они не говорили. Девица только смотрела на него пристально, а потом ткнула пальцем ему за спину. «Стрела!», громко крикнула она, и он едва успел уклониться, когда мимо просвистела стрела, предназначенная вонзиться в его шею.
Странный сон. Он тогда проснулся словно от удара, неожиданно, даже дернулся на постели, чувствуя, как в груди колотится сердце. А потом долго, почти до самого утра вспоминал о том, где он мог видеть эту смутно знакомое ему конопатое лицо, а потом также упрямо гнал от себя воспоминания об этой рыжей и о той, кто была ее хозяйкой.
Маленькая ладошка скользнула по его щеке, вырывая из вороха воспоминаний о тех днях в Дубровицах, и он улыбнулся Барбаре, что игриво провела пальчиками по его скуле, потом скользнула к уху, а после вниз, по шее. По телу тут же прошла легкая дрожь, и он повел плечами, засмеялся, вторя ее смеху. Потом обнял пани Барбару за тонкую талию, прижал ее спиной к толстому стволу сосны, положив ладонь другой руки поверх ее головы.
— Владусь, — тихо прошептала Барбара, но он покачал головой, мол, не говори ничего. Он не хотел слышать то, на что не мог дать ответа. Только склонился к ее пухлым, приоткрытым в приглашении губам, впился в них грубо, поднимая ладонь с талии на грудь, прикрытую бархатом платья.
Волосы вдруг встали дыбом на затылке под шапкой от какого-то странного ощущения. Позднее Владислав не сможет объяснить, отчего оно вдруг возникло в его груди, пробежало холодком по позвоночнику.
Тихий свист. Совсем как в его в сне, том самом, с рыжей московиткой. С глухим звуком в ствол у его ладони, прямо между большим пальцем и указательным, над его головой вонзилась стрела и сейчас легко качалась, словно до сих пор не желая останавливать свое неумолимое движение.
Владислав недолго смотрел на эту стрелу, словно не веря своим глазам. Еще на четверть ниже, и стрела вонзилась бы прямо в затылок. А потом резко толкнул завизжавшую в голос Барбару за дерево, оглядываясь назад, выискивая стрелка или других нападавших в осенней листве, окружающей поляну. На визг пани Каховской встревожились шляхтичи и гайдуки, побежали к пану, вынимая сабли или кордасы из ножен.
— Вон как! — щелкнул языком Добженский, мельком взглянув на стрелу, а потом также обшарив взглядом листву.
— Он был один, — коротко ответил Владислав. По его лицу ходили желваки, а голос не сулил стрелявшему ничего хорошего. — Вон за теми кустами орешника. Найти его. Найти и привести ко мне. Влодзимеж! — к Владиславу подбежал ловчий. Тот вытащил из ствола дерева стрелу, протянул ее тому. — Было бы не худо, коли б собаки след взяли этого стрелка. Как почуют, спускай их. Нынче у нас иной зверь на охоте будет! И кто-нибудь, уймите пани и паненок, нету мочи визг этот слушать!
Уже идя широкими шагами к своему валаху, Владислав вдруг развернулся и направился к Ежи, что хмуро кусал ус, явно растерянный и злой тому, что случилось недавно.
— У тебя за топью лесной земля, Ежи. Чья стрела не ведаешь ненароком? У кого из соседей твоих панич малой? Стрела тонкая, короткая, значит, и самострел маленький. Не для мужской руки оружие, для мальца. У кого из соседей панич в том возрасте, что еще усы не растут?
— Нет такого, вроде, — коротко ответил Владиславу Ежи, поправляя шапку. Тот пристально посмотрел ему в глаза, а потом коротко кивнул и пошел к лошадям, что держали хлопы.
— Он лжет, Владислав, — произнес Добженский, что шел по пятам, и так же быстро занял место в седле коня, как и пан ординат, чувствуя, как бежит по жилам быстрее кровь в предвкушении охоты на неизвестного стрелка. Тот уже нарушил негласный закон, ступив в лес принадлежащий Заславскому с оружием. Но то, что пана ордината едва не убила эта стрела, не позволит этому глупому юнцу так легко отделаться ныне, как если б тот просто был пойман в угодьях магнатских.