— Пани пусть следует за мной, — проговорила служанка, завершив облачение Ксении. — Я провожу ее.
В камине библиотеки ярко горел высокий камин, вторя короткими всполохами подмигиваниям огоньков свечей, расставленных в высоких напольных светильниках. Эти отблески то и дело отражались в многочисленной позолоте, которой были украшены бархатные переплеты книг на полках, в сапфировой глубине камня, ладно сидевшем на одном из пальцев человека, что терпеливо ждал, пока Ксения шагнет несмело в комнату, а дверь за ней захлопнется с тихим шумом. Она не сразу, но узнала бискупа в том мужчине, что с явным трудом поднялся из кресла у камина ей навстречу, невольно отшатнулась назад, стушевавшись на миг под этим пристальным взглядом, призванным проникать в души.
— Пани Катаржина! — произнес бискуп, улыбаясь, протягивая ей руки ладонями вверх, и Ксении ничего не оставалось другого, как шагнуть к нему навстречу и положить свои пальцы на его ладони. — Пани Катаржина…
Он перевернул ее ладони и кивнул, разглядев у основания безымянного пальца тонкую полоску шрама от ожога, ставшую почти незаметной за эти годы.
— Королева отменно разыграла свою партию, но еще готова продолжать бой, — проговорил бискуп, поднимая взгляд от ее рук, снова пронзая ее своим острым взглядом. Ксения хотела убрать свои руки из его ладоней, но он помешал ей, крепко схватив длинными пальцами. — Панна Ксения, боится меня? Разве может служитель Господа причинить вред Его созданию да еще такому дивному, как панна? Или панну стоит ныне иным именем называть — пани Катаржина?
Он легко потянул на себя ее руки, принуждая уступить его желанию повести ее к креслам, стоявшим у ярко пылающего камина, помог ей опуститься в одно из них, а после занял место напротив, сложил пальцы друг с другом в «домик» и стал наблюдать за ней поверх этой фигуры.
— Я мог бы узнать пани по этому жесту, — медленно произнес епископ, глядя, как потирает кончиками пальцев висок Ксения. — Пани так делала то, когда задумывалась над фигурами на поле, когда мы с ней партию вели. И шрамик… он почти незаметен, но я столько раз наблюдал этот жест, что заприметил его. Пани удивлена нашей беседе? Пани думает, что я враг ей, верно? Враг, которого стоило бояться все эти годы…
— А разве не так? Разве друг способен на деяния, о которых я наслышана? — спросила Ксения. Бискуп усмехнулся в ответ и попросил ее знаком разлить подогретое вино из серебряного кувшина, что стоял на столике меж креслами. Ксения не стала спорить, подчинилась, в глубине души радуясь этой возможности отвести глаза от пристального взгляда епископа.
— Слышать можно многое, но познать истинные слова из услышанного — нелегкий труд, — бискуп приподнял серебряный кубок, словно салютуя своей собеседнице, а потом пригубил ароматного вина. — Дивный нектар! Теплое вино да горячие кирпичи — вот мои друзья в нынешнюю пору, когда так давит грудь ледяная рука хвори. Она сковала мои члены, мешает дышать полной грудью. Я уже давно не веду службы, сижу для статуса на скамье, пока те, что помоложе, творят их. Но нынче что-то совсем худо… даже ноги не служат толком. Да, я уж не молод, и полагаю, что вскоре минет и мой срок ступать в мире земном. И я безмерно рад, что все тайны стали явью до того момента, как мне пришлось бы говорить о них на исповеди. Ведь в том случае я бы открыл ваши с паном Смирцем тайны без вашего ведома, без единой возможности сказать вам наперед о том. Кто ведает, как поступил бы Владислав тогда?
— Святый Боже! — Ксения замерла на месте, вцепившись в кубок пальцами, так что заболели суставы. Пан епископ ведал обо всем! Знал еще до того, как Добженский случайно попал на двор Ежи и узнал в дочери пана Смирца некогда сгинувшую в огне панну из Московии. Епископ кивнул, заметив, как она побледнела, подтверждая ее мысли.
— Даже немые могут говорить порой. Пани помнит немого хлопа из сгоревшей корчмы? Он пришел в святую обитель братьев-бернардинцев несколько лет назад. Все желают покаяться в своих грехах, когда муки терзают тело, полагая, что сняв с души тяжкий груз, уменьшат накал боли. Так и он покаялся во многом: в убийстве, в подлоге, — епископ замолчал на миг, а потом продолжил. — Сожалею ли я о том, что сделано? И да, и нет, пани. Как я могу сожалеть о том, что Владусь стал тем, кем ему положено быть по крови, по долгу? Когда он так твердо сидит ныне на своем месте, и никто ему ни угроза, даже он сам себе. Я жалею лишь о тех терниях, через которые провел его на этом пути к этой вершине. Панна из Московии была помехой тому, она должна была уйти из его жизни, но, видит Бог, уйти не из мира живых. Я мог бы приказать кому угодно из своих людей помочь панне заснуть вечным сном, но именно пан Смирец, сам не ведая того, разыграл бы мою партию так, как я видел с самого начала, расставляя фигуры. Женщина, что взяла в руки каленое железо ради мужчины, способна отказаться от него без толики сомнения, коли то на благо ему пойдет. Я по долгу службы читаю души людские, но тогда, после пожара в корчме, я едва не лишился разума, полагая, что ошибся в том, что увидел в пане Смирце. Старый шляхтич без сожаления отрубит голову своему врагу, но придержит коня, чтобы тот не раздавил копытами Божью тварь — кошку или собаку… Я знал то, а тут такие вести! Я вглядывался в пана, пытаясь прочитать хоть что-то в его душе, но безуспешно. И только спустя время Господь послал мне возможность узнать о том, как провел всех старый лис. Я должен был разгадать его план, но не смог. Анджей… Нежданный дар небес! Пани подарила нам чудесного панича. Истинный шляхтич, истинный Заславский!
— С примесью московитской крови? — не сумела прикусить язык Ксения, но бискуп даже бровью не повел на ее реплику.
— Пани будет удивлена, но у многих, кто несколько лет назад так ругал пани за место рождения, в жилах пусть капля, но все же именно той крови, что в теле московитов течет. Ведь те издревле бок о бок с литвинами жили, — устало ответил ей бискуп. — Дело не в крови не было все же. Дело в законах, которые чтут ныне эти люди, в обычаях, что приняли для себя. И которые пани так не желала блюсти, опираясь на покорность Владислава, его уступчивость. Я видел, как непримирима пани была в своем упрямстве, и даже когда она говорила о вере святой, сердце было для той закрыто, как и для людей, что окружали ее. Но не только вина пани была в том. Если бы сам Владусь вел себя иначе, тверже… кто ведает… Но что толку говорить ныне о том? Те годы, что пани прожила одна, пошли только на пользу, как мне доносили люди. Та московитка, что приехала сюда, верно сгинула в огне, а ныне перед мной истинная шляхтянка, не иначе. И некоторые поступки пани тому верное подтверждение. Правда, по-прежнему строптивая и горячая, — усмехнулся епископ. — Пани следует приучить себя просчитать ходы свои в жизни, как обдумывает их за игрой в фигуры. Я за тем и позвал к себе тебя, чтобы подсказать то, что не видно твоему глазу пока, неясно для головы. Верю, что в твоей голове только две причины приезда в Заслав: Ежи и Анджей. Не выждала время, не дала остыть гневу, так будь готова держать удары ответные. Владусь отпустил бы Ежи после возвращения, уверен в том, но твой приезд заставит его переменить это решение. Ежи будет неволен тебе на тоску и слезы, пока те будут усладой для Владислава. И Анджей… Ведаешь ли ты, что в Замке его нет? Его увезли тотчас же, как Добженский сказал о твоем приезде в Заслав. Он ныне недалече, в вотчине людей преданных Владиславу, но ты не увидишь его до тех пор, пока сам Владислав не позволит тебе то.
Епископ замолк, стал прислушиваться к тишине, что установилась вслед за его словами в комнате, а потом шевельнул рукой в сторону окон.
— Отвори, пани, отвори окно! — и Ксения, удивленная, поспешила подчиниться его приказу, подошла к окнам, распахнула створки одного из них, отодвинув в сторону тяжелые занавеси. Холодный воздух ворвался тут же в комнату, зашевелил седые волосы, что выбивались из-под шапочки из темного бархата, попытался задуть огонь свечей и камина, что затрепетал под его силой. Из града, что стоял под замковым холмом, доносился тихий колокольный звон.