Оставшись позади, слуги Хьюго де Лэси продолжали путь в угрюмом молчании, как люди, не питающие друг к другу ни расположения, ни доверия, однако связанные общей службой, а значит, общими надеждами и общими опасениями. Впрочем, неприязнь более всего испытывал Гуарайн; Рено Видаль был бы к своему спутнику совершенно безразличен, если бы не понимал, что тот его не любит и способен, насколько это будет в его силах, нарушить некие планы. Он мало обращал внимания на Гуарайна и тихонько, как бы вспоминая, напевал про себя романсы и песни, из которых многие были непонятны Гуарайну, знавшему лишь свой родной норманнский язык.
Так, молча и угрюмо, шли они уже почти два часа, когда навстречу им показался грум на коне и с другим оседланным конем в поводу.
— Паломники, — спросил он, внимательно осмотрев их, — который из вас Гуарайн?
— За неимением лучшего, на это имя откликаюсь я, — ответил оруженосец.
— Твой господин шлет тебе приветствие, — сказал грум, — и посылает вот этот предмет, чтобы ты уверился, что я действительно от него.
Он показал оруженосцу четки, которые Филипп тотчас признал за собственность коннетабля.
— Узнаю этот предмет, — сказал он. — Что же угодно моему господину?
— Он велел сказать, — ответил всадник, — что дела его идут как нельзя лучше и что сегодня же, едва зайдет солнце, он вступит снова в свои права. Поэтому он желает, чтобы ты сел на этого коня и вместе со мною ехал в замок Печальный Дозор, где твое присутствие необходимо.
— Отлично! Я повинуюсь, — сказал оруженосец, весьма довольный переданным ему известием, а также тем, что расстанется со своим спутником.
— А мне что велено передать? — спросил менестрель у посланца.
— Если ты, как я догадываюсь, менестрель Рено Видаль, то тебе приказано, как и прежде, ждать твоего господина возле Моста Сражения.
— Сочту своим долгом, — ответил Видаль; и едва он проговорил это, как оба всадника, отворотившись от него, пустились вскачь и скоро исчезли из виду.
Было четыре часа пополудни и солнце клонилось уже к закату, однако до назначенной встречи оставалось более трех часов, а расстояние до места этой встречи не превышало четырех миль. Поэтому Видаль, желая то ли отдохнуть, то ли поразмышлять, сошел с дороги налево, в заросли, где струился меж деревьев ручей, питаемый родником. Здесь путник уселся и более получаса с рассеянным видом, не меняя позы, следил глазами за сверкающим источником; в языческие времена он мог бы показаться статуей речного бога, который, склонясь над своей урной, смотрит на струю. Наконец он стряхнул с себя глубокую задумчивость, выпрямился и, словно вспомнив внезапно, что необходимо поддерживать в себе жизнь, достал из своей сумы паломника какую-то грубую пищу. Однако что-то, видимо, лежало у него на душе, лишавшее его аппетита. После тщетной попытки проглотить хотя бы кусок он отбросил его с отвращением и взялся за небольшую флягу, где хранилось у него вино или другой напиток. Но и это, как видно, не пришлось ему по вкусу, ибо он отбросил и суму и флягу; наклонясь к источнику, он напился чистой воды и омыл ею руки и лицо; видимо освеженный, он поднялся и медленно побрел дальше, напевая тихо и печально обрывки каких-то древних песен на столь же древнем языке.
Наконец показался Мост Сражения; неподалеку от него, исполненный гордой и мрачной мощи, возвышался прославленный замок Печальный Дозор.
— Вот где, — сказал он себе, — должен я ожидать гордого де Лэси. Пусть так, во имя Господне! Прежде чем мы расстанемся, он наконец узнает меня.
Говоря это, он быстрыми и решительными шагами перешел мост и поднялся на холм на противоположной его стороне; некоторое время он созерцал открывшуюся с холма картину — реку, отражавшую краски закатного неба, деревья, уже радовавшие взор и печалившие сердце золотыми тонами осени, темные стены и башни замка, на которых по временам вспыхивали искры; это оружие часового отражало лучи заходящего солнца.
Лицо менестреля, до тех пор мрачное и озабоченное, казалось, смягчилось при виде этой мирной картины. Он распахнул свой плащ паломника, так что из-под его темных складок стала видна одежда менестреля. Взяв свою лютню, он то наигрывал валлийскую мелодию, то пел песню, которую мы можем привести лишь в отрывках и в переводе с древнего языка, на котором она пелась; это — та символическая поэзия, которую Талиесин, Ллеварх Хэн и другие барды, вероятно, унаследовали от друидов.
Следовали и другие причудливые образы, из которых каждый имел некую, пусть отдаленную, связь с главной темой, завершавшей каждую строфу подобно припеву; так что песнь была чем-то вроде музыкальной пьесы, в которой прихотливые вариации вновь и вновь возвращаются к основной, простой мелодии и служат лишь ее украшению.
Пока менестрель пел, взгляд его был устремлен на мост и окружавшую его местность; но когда, заканчивая свою песнь, он взглянул на отдаленные башни замка Печальный Дозор, то увидел, что ворота замка открыты и у внешних его ограждений собралась стража и слуги, точно готовился поход или же должно было появиться некое важное лицо. Затем, оглянувшись вокруг себя, он обнаружил, что и вся равнина, безлюдная, когда он сел на серый камень, откуда глядел на нее, теперь наполнялась людьми.
Пока он был погружен в задумчивость, по обоим берегам реки собирались поодиночке или группами мужчины, женщины и дети; и все медлили, словно в ожидании некоего зрелища. Большое оживление заметил он также возле фламандских сукновален, которые были ему хорошо видны, хотя и расположены были дальше. Казалось, что там собирается процессия; и она вскоре выступила, под звуки труб, барабанов и других музыкальных инструментов, и в большом порядке приблизилась к тому месту, где сидел Видаль.
Как видно, событие предстояло мирное; ибо впереди процессии, сразу вслед за незатейливым оркестром, выступали рядами, по двое и по трое, седобородые старцы фламандского поселения в опрятной домотканой одежде, опираясь на посохи и своим степенным шагом определяя движение всей процессии. За фламандскими патриархами следовал Уилкин Флэммок на своем могучем боевом коне, в полном вооружении и в доспехах, но без шлема, словно вассал, готовый к воинской службе своему господину. За ним в боевом порядке шел цвет маленькой колонии, тридцать отлично вооруженных воинов; их ровный шаг, так же как и начищенные, сверкающие доспехи, указывал на порядок и дисциплину, пусть им и недоставало пылкости французских солдат, вызывающего вида, которым отличаются англичане, или исступления тогдашних валлийцев. Далее шли женщины и девушки колонии, а затем дети — с теми же круглыми лицами, серьезными взглядами и важной поступью, что и у родителей; наконец, замыкая шествие, шли юноши от четырнадцати до двадцати лет, вооруженные легкими копьями, луками и тому подобным оружием, подходящим для их возраста.
Процессия обошла подножие холма или насыпи, где сидел менестрель; все тем же медленным и мерным шагом она перешла мост и выстроилась в две шеренги, лицом друг к другу, словно собиралась встретить некую важную особу или присутствовать при какой-то церемонии. Флэммок остался с краю этого двойного ряда своих соотечественников и спокойно, но усердно занялся какими-то приготовлениями.