Так же, как с внутренним уравниванием, обстоит дело с дифференциацией соседствующих групп. Поводом возникновения знакомой нам тенденции монопольной изоляции от внешнего мира может служить любой самый незначительный внешний факт. Универсальный механизм подражания работает таким образом, что как антропологические типы в ходе смешения рас, так и традиционные обычаи меняются постепенно от места к месту; поэтому четкие границы между областями распространения внешне ярко контрастирующих обычаев возникают либо вследствие сознательной монопольной изоляции, связанной с культивацией и углублением изначально мелких различий, либо в результате переселений (военных или мирных) общностей, живших далеко друг от друга и традиционно приспособленных к разным условиям существования. То же касается и сугубо своеобразных и выращенных в изоляции расовых типов, которые разделены четкими границами в результате либо переселения, либо монополистического закрытия. Из этого следует, что сходства и различия внешнего габитуса и жизненных привычек обязаны своим появлением и развитием одним и тем же закономерностям социальной жизни и одинаково способны влиять на становление общности независимо от того, имеют они наследственный или традиционный характер. Реальные же различия заключаются, с одной стороны, в иной степени лабильности (в случаях наследственности или традиции), а с другой — в наличии жесткой (хотя в отдельных случаях и неизвестной) границы культивирования новых наследственных качеств, благодаря чему привыкнуть к обычаям, несмотря даже на отсутствие единообразия в механизмах передачи традиций, оказывается гораздо легче.
Почти любое сходство или несходство внешности и привычек может стать основанием субъективной веры в то, что между взаимно притягивающимися или взаимно отталкивающимися группами существует соответственно единство или различие происхождения. Но вера в общее происхождение необязательно основана на сходстве внешности и обычаев. Даже при сильных внешних различиях она может существовать и играть активную роль в формировании общности, если есть память о реально имевшей место миграции — колонизации или переселении. Следы прежнего уклада и детские воспоминания служат источником чувства родины даже в случае, когда переселенцы настолько приспособились к новым условиям, что возвращение в родные места уже немыслимо (например, немцы-эмигранты в Америке). Внутренняя связь с родиной у колонистов сохраняется даже при сильном смешении с аборигенами и при значительных изменениях как традиций, так и наследственного типа. В случае политической колонизации важнее всего политическая поддержка и сохранение родственных связей, а также — пока не изменились обычаи — снабжение рынка произведенными на родине продуктами, особенно интенсивное (если, конечно, сохраняется потребность) в колониях, находящихся в наиболее культурно и политически чуждой среде. Вера в близость происхождения (не важно, насколько она обоснована) может выражаться в образовании политических общностей. Группы, которые, либо опираясь на сходство внешнего облика или обычаев или того и другого вместе, либо на почве воспоминаний о колонизации или переселении лелеют субъективную веру в единство своего происхождения и стремятся на этом основании к созданию общности, мы будем называть (если только они не представляют собой роды) этническими группами, причем не важно, существует ли единство крови объективно. Этническая близость от родовой общности отличается тем, что является именно близостью (в силу веры в нее), а не общностью, как род, к сущности которого принадлежит реальное общностное действие. Этническая близость в этом смысле представляет собой не общность, а лишь момент, облегчающий ее образование. Она способствует становлению любой — и, как показывает опыт, более всего политической — общности. В то же время обычно именно политическая общность, пусть даже искусственно созданная, будит веру в этническое единство, которое может существовать даже после ее распада, если, конечно, этому не мешают глубокие различия обычаев, физического типа и прежде всего языка.