- Ну-ну, лейтенант, кто же такое приказал?
- Мой начальник. - Он повернулся к копам: - Выведите ее отсюда.
Я подняла руки и пошла к двери раньше, чем полицейские успели войти.
- Ухожу, ухожу. Не надо грубить.
Я уже почти поравнялась с Марксом.
Он прошипел мне в лицо:
- Это не грубо, Блейк. Попадитесь мне еще раз, и я вам покажу, что значит грубо.
Я остановилась в дверях, глядя ему в глаза. Акварельная синь в них потемнела от злости. Дверной проем был не слишком широк, и мы почти соприкасались.
- Я ничего плохого не сделала, Маркс.
Он ответил тихо, но вполне разборчиво:
- "И ворожеи не оставляй в живых".
Я много чего могла бы сказать и сделать, и почти в любом случае меня бы вытащили за шиворот копы. Я не хотела, чтобы меня вытаскивали, но запустить колючку Марксу под шкуру хотела. Вот и выбирай.
Я встала на цыпочки и влепила ему в рот сочный поцелуй. Он пошатнулся и так шарахнулся от меня, что упал в комнату, а меня вытолкнуло в коридор. Жеребячий хохот загремел меж стенами. У Маркса на щеках загорелись два ярких пятна. Он лежал на ковре, тяжело дыша.
- На вещдоках лежите, Маркс, - напомнила я ему.
- Вон отсюда, немедленно!
Я послала ему воздушный поцелуй и прошла сквозь шпалеры скалящихся полицейских. Один из них сказал, что готов принять от меня поцелуй в любой момент. Я ответила, что не хочу рисковать его здоровьем, и вышла из входной двери под хохот, вой и соленые шуточки, в основном по адресу Маркса. Кажется, он не был любимцем публики. Можно себе представить.
Эдуард еще остался на несколько секунд, наверное, пытаясь пролить масло на волны, как положено было старине Теду. Но потом вышел и он, пожимая руки полицейским, улыбаясь и кивая. Как только я осталась единственным зрителем, улыбка исчезла.
Он отпер машину, и мы сели. За надежно заляпанными грязью окнами Эдуард сказал:
- Маркс тебя вышиб из дела. Не знаю, как это ему удалось, но удалось.
- Может, он со своим начальником в одну церковь ходит, - ответила я и опустилась на сиденье пониже, насколько позволял ремень.
Эдуард посмотрел на меня и включил двигатель.
- Ты вроде не очень огорчена.
Я пожала плечами:
- Маркс не первый мудак правого толка, который попадается мне на дороге, и вряд ли последний.
- И где же твоя легендарная вспыльчивость?
- Может, я взрослею.
Он покачал головой.
- А что ты там видела в углу, чего я не видел? Ты ведь на что-то смотрела.
- Душу, - ответила я.
Он действительно опустил очки, показав младенчески-голубые глаза.
- Душу?
Я кивнула:
- А это значит, что кто-то умер в этом доме в последние три дня.
- Почему именно три дня?
- Потому что три дня - это предельное время, которое большинство душ еще присутствует. Потом они уходят в небо, в ад или еще куда. После трех дней можно увидеть призрак, но не душу.
- Но Бромвеллы живы, ты их сама видела.
- А их сын? - спросила я.
- Он пропал.
- Мило с твоей стороны об этом упомянуть.
Мне хотелось разозлиться на него за эти игры, но сил не было. Хоть Марксом я была сыта по горло, его слова меня задели. Я христианка, но потеряла многих братьев по вере, которые называли меня ведьмой, ворожеей или еще похуже. Меня это уже не злило, но очень утомляло.
- Если родители живы, то сын, вероятно, нет, - сказала я.
Эдуард выезжал на дорогу, виляя в изобилии полицейских машин с мигалками и без них.
- Но на всех других убийствах жертвы были изрезаны. В этом доме кусков тел мы не нашли. Если мальчик убит, значит, почерк изменился. А мы еще и старый не разгадали.
- Перемена почерка может дать полиции прорыв, который ей нужен, - сказала я.
- Ты в это веришь?
- Нет.
- А во что ты веришь?
- Я верю, что сын Бромвеллов мертв, и тот или те, кто содрал кожу с его родителей и изувечил их, его не резал. Как бы ни погиб он, его не разорвали на части, иначе крови было бы больше. Он был убит так, что крови в комнате не добавилось.
- Но ты уверена, что он мертв?
- В доме летает душа, Эдуард. Кто-то погиб, и если в доме жили только три человека и двое из них исключаются... арифметику ты знаешь.
Я уставилась в окно машины, но ничего не видела. Я видела только загорелого юношу на фотографии.
- Дедуктивное мышление, - произнес Эдуард. - Впечатляет.
- Мы с Шерлоком Холмсом это умеем. А теперь, когда я стала персона нон грата, куда ты меня везешь?
- В ресторан. Ты говорила, что еще не ела.
Я кивнула:
- Отлично. - И через минуту спросила: - Как его звали?
- Кого?
- Сына Бромвеллов, как его звали?
- Тад. Тадеус Реджинальд Бромвелл.
- Тад, - повторила я про себя. Пришлось ли ему смотреть, как с его родителей заживо сдирают кожу? Или они видели, как он умирает? Где твое тело, Тад? И почему оно им не понадобилось?
Ответов не было, да я их и не ожидала. Души отличаются от призраков. Насколько мне известно, способов с ними общаться нет. Но вскоре я получу ответы. Должна получить.
- Эдуард, мне нужны фотографии с других мест преступления. Мне нужно все, что есть у полиции Санта-Фе. Ты сказал, что в Альбукерке только последний случай, так что черт с ними. Я начну с другого конца.
Эдуард улыбнулся:
- Все копии есть у меня дома.
- Дома? - Я села прямо и посмотрела на него. - С каких пор полиция делится документами с охотниками за скальпами?
- Я ж тебе говорил, полицейские Санта-Фе Теда любят.
- Ты и про полицию Альбукерка говорил то же самое.
- И они меня действительно любят. Это ты им не понравилась.
Он был прав. Я все еще видела ненавидящие глаза Маркса, слышала его шипение: "Ворожеи не оставляй в живых". О Господи, впервые этот стих прозвучал в мой адрес. Хотя я понимала, что рано или поздно кто-нибудь его произнесет, учитывая, кто я и что делаю. Я только не ожидала, что услышу это от лейтенанта полиции, да еще на осмотре места убийства. Как-то непрофессионально с его стороны.
- Маркс не сможет раскрыть это дело, - сказала я.
- В смысле не сможет без тебя?
- Не обязательно должна быть я, но кто-то с тем опытом, который здесь нужен. Убийца - не человек. Обычные полицейские методы здесь недостаточны.
- Согласен, - сказал Эдуард.
- Маркса надо заменить.
- Я над этим поработаю, - сказал он и улыбнулся. - Может быть, с тем симпатичным детективом Рамиресом, который был сражен твоим обаянием.
- Эдуард, не лезь.
- У него преимущество перед обоими твоими любовниками.
- Какое? - спросила я.
- Он человек.
Хотелось бы мне поспорить, да деваться некуда.
- В чем ты прав, в том прав.
- Ты со мной согласна? - Он был удивлен.
- Ни Жан-Клод, ни Ричард не люди. Рамирес, насколько мне известно, человек. О чем тут спорить?
- Я тебя дразню, а ты отвечаешь серьезно.
- Ты себе не представляешь, какое отдохновение было бы иметь дело с мужчиной, которому я нужна сама по себе, без всяких макиавеллиевских планов.
- Ты хочешь сказать, что Ричард строит заговоры у тебя за спиной, как и вампир?
- Скажем так: я уже не знаю, кто здесь хорошие парни, Эдуард. Ричард стал пожестче и посложнее из-за своей роли Ульфрика, Царя Волков. И прости меня Бог, частично потому, что я этого потребовала. Он был для меня слишком размазня, вот и стал пожестче.
- И тебе это не нравится, - заключил Эдуард.
- Нет, не нравится, но поскольку я тут тоже виновата, ругаться за это трудно.
- Так брось их обоих и закрути с какими-нибудь людьми.
- У тебя все так просто получается.
- Трудно только то, что ты делаешь трудным, Анита.
- Брось своих парней и встречайся с другими - вот так просто.