– Леонид?
Леонид обернулся. Стаса обжёг дымный огонь, полыхавший в глазах.
– Я подворинский ходок, – сказал Стас.
– Как она?
– Нормально.
Стас мотнул головой в сторону саней, Леонид, подхватив тощую котомку, пошёл следом за Стасом. Больше он ничего не спрашивал, и это было единственное, что как-то позволяло дышать.
Стас уселся в сани, Леонид устроился рядом.
– Не вздумай с саней спрыгивать, – произнёс Стас, разбирая вожжи.
– Увозит, увозит! ¬– загомонили в толпе.
«Что делаю?.. – стучало в висках. – Что делаю? Но ведь он и без того всё прочёл, понял и уже в следующую ездку встретил бы меня у границы. И не отвяжется, гад, не прогонишь его, ходил бы живым укором, требовал бы Юлю назад. А он понимает, сволочь, что она в городе погибнет? Ни прокормить её, ни защитить он не сможет. А я – могу!
Рабочие, тянущие на санях привезённые Стасом продукты, попались навстречу. Четыре человека волокли сани, ещё десять, вооружённые арматурными прутьями, охраняли обоз.
Стас, не останавливаясь, громко сообщил:
– Второй ездки не будет.
То же повторил у границы. Никто не переспросил, все видели, что на санях два человека.
Потянулся ветшающий частный сектор. Дорога свернула на мост через речушку. Речка махонькая, а мостик бетонный, долго простоит, искать объезд не придётся.
Теперь их никто не видит, кругом пластается мёртвая зона. Если сейчас столкнуть незваного гостя с саней, всё кончится в полминуты. Шлепок о землю, несколько хриплых проклятий и тишина в итоге. Снег припорошит грязное пятно, и только вытаявший по весне ком одежды будет напоминать о разыгравшейся трагедии. Но кто здесь увидит эти тряпки? В городе достаточно мрачно сказать: «Не довёз» – и всё, никто не спросит, не попеняет. А на селе и вовсе не узнают, что кого-то он пытался везти. Пройдёт сколько-то времени, Юля привыкнет к мысли, что ей некого ждать, кроме Стаса. Она станет его женой, верной, доброй, ласковой. Она уберёт с комода проклятую фотографию и, даже наедине с собой, не станет доставать её. Она будет рожать Стасу детей: мальчишек и девчонок с зелёными искрами в глазах. Всё будет хорошо и даже ещё лучше, но Стас будет помнить, что в основе его краденого счастья лежит бесчеловечный обман.
Если ты любишь женщину, а не себя, ты не сможешь её так обмануть.
Лес по сторонам дороги насупившийся, по зимнему спящий, как это бывает не в декабре, а к концу января. Тишина, и волков не слышно. Нет, чтобы прийти и всё за меня решить. И этот тип сидит молча, не лезет в душу с расспросами. Ну, скажи что-нибудь такое, чтобы я смог тебя убить! Молчит, словно на похоронах возле раскрытой могилы.
Лесной склад. Подворские мужики, сегодня их смена, отдыхают возле нагруженных саней. Увидав Стаса повскакивали с распиленных брёвен.
– Тю! Нашего полку прибыло!
– На сегодня – шабашим, – не останавливаясь, проехал мимо.
Всё. Это конец. Мёртвая зона позади, она уже ничего не покроет.
Стас свернул на просёлок, выводящий к деревне.
Что же делать? Ещё десять минут, и они приедут.
Пистолет за пазухой ощутимо давил на сердце. Юля просила выкинуть его или спрятать подальше, а он не выкинул. В обойме всего три патрона. Первую пулю этому типу. Последнюю – себе. А ещё одну? – неужели Юле?
Нет, что угодно, но Юля должна быть счастлива. Должна быть счастлива, во что бы ни стало, поэтому он довезёт красавца, которого Юля зачем-то любит. И ведь Леонид тоже любит её, иначе откуда дымный огонь в глазах, который душит Стаса и не даёт дышать.
Чёрт подери, и ведь не застрелиться, не повеситься, чтобы избавиться от боли в груди. Надо ездить, продолжая постылое служение, пока Лёнька не подрастёт и не заменит его на этом пути.
Ну, хоть что-нибудь! Хоть гром среди ясного неба, неважно, в меня или в него!
Дом, сначала свой, потом Юлин. Старухи до сих пор называют его Груниным домом.
Скрип полозьев, фырканье Малыша, предчувствующего отдых. Сани встали, Стас соскочил на снег. Следом поднялся этот… как его… Леонид.
Дверь распахнулась, на шум выбежала Юля.
Бесконечно долгий миг узнавания, мгновение бездонной тишины. А для Стаса – чёрная воронка обвала, пожирающая надежды, мечты, жизнь.
Стас судорожно глотнул воздух и, заботясь лишь о том, чтобы голос не сорвался на истерический Ванькин визг, проговорил:
– Вот. Привёз тебе его. Забирай.