Она хотела, чтобы в это время семья была в сборе — мать, отец и ее юный брат Ганс. О-о, как они обрадуются: приехала их взбалмошная Марта! И все сразу и потом каждый порознь будут восхищаться ее военной формой и тем, что она работает в центральном имперском госпитале и что присматривает за фон Штейцем, который много раз встречался и разговаривал с фюрером, и побывал в самом Сталинграде, и даже видел там брата Пауля. Она всем им расскажет, пи о чем не умолчит…
В километре от города водитель вдруг остановил машину и буркнул хмуро:
— Они опять бомбят! — Он хлопнул дверцей, грузно перепрыгнул через канаву и скрылся в придорожном лесу.
Марта была поражена трусостью шофера и, чтобы пристыдить парня, осталась возле машины. Самолеты бомбили с большой высоты. Их было очень много. Дробно хлопали зенитные орудия, тяжело, с надсадным кряканьем рвались бомбы. Под ногами шаталась земля. А Марта все стояла, запрокинув голову, и ждала — вот-вот запылают и начнут падать самолеты врага; она ни на минуту не сомневалась, что русские не уйдут безнаказанно, зенитчики пока приспосабливаются, но вот еще несколько секунд — и они проучат этих варваров, посмевших прилететь в самый центр Германии. Самолеты, однако, не падали, да и трудно было заметить что-либо — серые облачка зенитных разрывов, огромные клубы пыли и гари смешались, образуя сплошную чудовищную тучу. Туча эта дико гудела и грохотала.
Бомбежка длилась около часа. Она угасла внезапно. Наступила звенящая в ушах тишина. Пыль оседала. На небе появились просветы. Марта почувствовала острый запах гари. Она вытерла слезы.
Подошел шофер. Он осмотрел машину, бросил Марте:
— Садитесь! Куда ехать?
Марта села на заднее сиденье, сжалась в комочек, ответила:
— Сначала к моим родителям, потом на Кайзерштрассе, три…
…Не было ни ворот, ни двора, ли дома… Была груда камней, еще горящих и дымящихся. Подошли какие-то люди. По их разговору Марта определила, что это команда по расчистке развалин.
Однорукий майор с Железным крестом на груди спросил ее:
— Ты кто будешь?
— Порученец полковника фон Штейца! — сказала Марта.
Майор посмотрел на шофера. Парень в подтверждение кивнул.
Однорукий лихо выкрикнул:
— Хайль!
Марта направилась к лимузину. Лицо у нее было серое, а глаза сухие.
— Кайзерштрассе, — сказала она.
Дом фон Штейца был оцеплен нарядом солдат. У ворот стояла карета «скорой помощи». Марту не пустили во двор. Она начала кричать, требуя впустить ее, но один дюжий эсэсовец толкнул ее в грудь. Марта упала на спину и начала биться в истерике, теряя сознание…
Она пришла в себя в машине. Шофер остановил лимузин, повернулся к ней:
— Выпей… Помогает. — Он достал откуда-то бутылку, налил в эбонитовый стаканчик.
Ей стало легче, и она спросила:
— Как семья Штейца?
— Жена погибла, старый генерал покалечен, едва ли выживет, — вздохнул шофер.
Они ехали молча. Потом парень сказал:
— Это была вторая бомбежка. При первой погиб мой отец…
Марта вскрикнула:
— И ты так спокойно говоришь! Всех надо уничтожить, всех, всех — и русских, и американцев, и англичан! Фюрер так и сделает!
Вдоль дороги тянулся лес, хвойный живой лес, посеребренный слегка снежком… Выпал он три дня назад, а завтра, наверное, растает, и даже следа от него не останется. Марта любила снег, и ей вдруг стало жалко, что завтра не будет вот этих белых пушинок. Она открыла боковое стекло и начала вдыхать свежий, сыроватый воздух. Вдыхала до тех пор, пока не уснула.
Лимузин легко катился по шоссе. Марта спала крепким сном. Ей снилась зима, брат Пауль со снежками в руках и отец, пришедший с работы. От отца пахло машинным маслом и металлической стружкой. Потом Пауль запустил в нее снежком. Он разбил окно. Ганс крикнул: «Вот это выстрел!»
Она проснулась и сразу увидела ворота госпиталя.
Фон Штейц готовился выехать в ставку Гитлера. Он лежал на кровати и рисовал в воображении встречу с фюрером… Вот он, фон Штейц, в сопровождении охраны входит в кабинет. Официальные приветствия. Гитлер, несогбенный, прямой, жмет ему руку, улыбается, поправляя сползшую на лоб челку, ту самую челку, какую теперь носят многие офицеры, фельдфебели и ефрейторы, подражая вождю нации. Фон Штейц тоже пробовал завести себе такую прическу, но светлые сухие волосы рассыпались, и, как он ни старался, ничего не получалось, а усики, которые он отпустил, пришлось сбрить, ибо они топорщились рыжей колючей нашлепкой и безобразили лицо…
К отъезду было подготовлено все — и новый мундир, и ордена, начищенные до блеска, и костыли, изготовленные по особому заказу. Раны на ногах еще давали о себе знать, но там, в ставке, как бы ни было ему больно, он будет стоять перед фюрером гордо и прямо. На это у него хватит сил и терпения…
— Хайль Гитлер! — Это вошла Марта.
— Хайль! — ответил фон Штейц.
Он попробовал сесть, но острая боль заставила его опереться локтями о подушки. Марта приставила к кровати деревянный подгрузник, и он удобно повис на нем, слегка касаясь ногами пола. Начались тренировки. Фон Штейц переместился к окну, затем ему захотелось взять костыля, пройтись по комнате. Он проделал это с завидной быстротой и ловкостью и остался доволен тренировкой.
Марта похвалила:
— Эрхард, хорошо…
Фон Штейц вытер платком пот и посмотрел пристально на Марту… Что-то изменилось в лице этой девушки. Он заметил это, как только Марта возвратилась из «Зольдатштадта». Он спросил ее тогда: «Ну что?» — «Ничего. Я попала под бомбежку, в город не пустили». С тех пор прошло много дней. Фон Штейц написал три письма и передал их Марте. Жена не отвечала.
— Марта, ты что-то скрываешь от меня? — спросил он.
— Ничего не скрываю.
— Посмотри мне в лицо.
Она подошла к нему вплотную. Фон Штейц взял ее за голову, наклонил к себе и увидел в ее волосах седые нити… Но он не сказал ей об этом. Лег на кровать, закрыл глаза.
— Начальник госпиталя вчера сказал мне, что моя семья погибла… Ты знала об этом?
Марта молчала.
— Ты знала? — повторил фон Штейц.
— Кое-что, Эрхард. Я не хотела тебя расстраивать…
Он поднял голову, взгляд его был сухой.
— Сентиментальность! — крикнул фон Штейц. — Вырви жалость из своего сердца. Немцам она не нужна… Подай костыли…
Он неуклюже повис на костылях и поскакал по комнате. И оттого, что он так мужественно переносит свою боль — она знала, ему больно, — сердце ее охватил восторг.
— Эрхард, — сказала Марта, — Эрхард, я не сентиментальна. Ты знаешь… — Она хотела рассказать ему все: как перенесла бомбежку, смерть отца, матери, брата. Ее ли упрекать в какой-то жалости!
Но он не дослушал ее. Измученный болью и весь взмокший от пота, фон Штейц добрался до кровати, и она уложила его в постель.
— Эрхард!..
— Я все понимаю… — Опять он помешал ей говорить. — Я ценю твою преданность… Иди, Марта, я хочу поразмыслить наедине… Иди, Марта…
Но в эту ночь она осталась в палате.
Где-то — видимо, на полпути в ставку — сопровождавшие фон Штейца офицеры из личной охраны фюрера завязали ему глаза. Самолет шел ровно, без качки. Руки фон Штейца лежали на костылях; немного было обидно за эту повязку. «Будто пленного везут», — подумал он. И только сознание, что подобная осторожность вызвана интересами безопасности фюрера, несколько успокоило. Он начал считать про себя — так быстрее пройдет время. «Две тысячи триста сорок два… — Самолет продолжал лететь. — Три тысячи шестьсот двадцать…» Самолет накренился, и фон Штейц понял, что они идут на посадку. Толчок о землю.