— И вы его сразу узнали, Михаил Петрович? После стольких лет и невзгод? — словно между делом бросил Семенов.
— Я ему жизнью обязав, — обиженно поджал губы Чернов, — кабы не он, срубали бы меня казачки. Какой из меня тогда был военный, впрочем, и сейчас тоже не очень-то… Как его увидел, то прямо сердце екнуло, — думаю, неужто он? Ну, а потом проверял, конечным делом, не откуда-нибудь, из тюрьмы человек пришел. Колесов помогал его устроить на работу, вместе предложили Дмитрию Степановичу остаться у немцев в городе. Как хотите, я Сушкову верю. Много ценного передал, с нашей помощью в «Виртшафтскоммандо» к фон Бютцову пристроился, да, как оказалось, себе на погибель.
Он снял шапку, обнажив облысевшую голову, и сразу стал заметен возраст Чернова. По контрасту с загорелым лицом, с малоприметными морщинами, его лысина казалась мучнисто-белой, обрамленной поседевшими волосами, сохранившими свой первоначальный цвет только на висках и над ушами. Сморщив изрезанный глубокими морщинами лоб, Михаил Петрович спросил:
— Этот, который с ним в тюрьме СД сидел, а потом бежал, чего про Сушкова говорил? Какие тот получил сведения?
Павел Романович отвернулся к оконцу, словно и не слышал вопроса; наблюдавший за прилетевшими гостями Колесов, видя это, опять нахмурился, и Антон, глядя прямо в глаза секретаря, ответил:
— Затем и прилетели, чтобы узнать.
Начальник разведки партизанской бригады только вздохнул и хрустнул пальцами, уставив ледышки глаз в стол.
— Фото Сушкова беглецу показывали? — не поднимая глаз, буркнул он.
— Не узнал, — повернул голову Семенов. — Однако если бы узнал, это подозрительно. У нас есть только портрет Сушкова до осуждения, а прошло много лет и избили его до неузнаваемости. Здесь искать противоречия трудно. Остальные приметы переводчика полностью совпадают с тем, что вы нам передали. Приметы Прокопа-Сергачева, или Андрея, тоже. Он что вам сообщал перед гибелью?
— После приезда из Берлина эсэсовского чина Дмитрий ездил с фон Бютцовьим на охоту, устроенную для гостя. Вернувшись в город, попросил через связную о срочной встрече, но по дороге на явку был арестован.
— Явка на Мостовой, три? — уточнил Антон.
— Да, — глухо ответил Колесов, — там Прокоп жил у одной старухи. Дом сгорел уже после гибели Сергачева. Мы проверяли: обычный несчастный случай. По Слободе тоже работали — его знают, действительно воевал в партизанах и сидел в лагерях, несколько раз бежал. Прокоп сообщал, что к нему приходила девчонка из деревни, где скрывается беглец. Тут немцы везде его фото на листовках развешивали, ошибки быть не могло. Мы дали «добро» на встречу, надеясь узнать, что хотел сообщить Сушков, но, возвращаясь после встречи в отряд, Сергачев подорвался на мине. Тело я видел.
— Да, я слышал, — напомнил Волков. — В деревне были?
— Пожгли каратели, — вздохнул Чернов, — всю пожгли, а жителей расстреляли. Кто-то донес.
— После побега, особенно когда Слободу не нашли, немцы как с цепи сорвались, — помолчав, продолжил Колесов. — Весь город и район вверх дном перевернули, карательные экспедиции одна за другой. Нам пришлось отойти, связь с людьми в городе почти оборвалась, а когда опять перебазировались, то выяснилось, что подполье надо практически заново воссоздавать.
— Как сейчас? — поправил фитиль коптилки Семенов.
— Налаживаем, — начальник разведки был явно не расположен к пространным объяснениям. — Восстановили несколько явок, работаем.
Было слышно, как топчется около землянки специально выставленный часовой; в низкое, почти вровень с землей, оконце проник тонюсенький лучик солнца, предвещая близкий вечер; где-то неподалеку кололи дрова и топор звонко стучал, раскалывая поленья. С тихим шорохом сыпался песок с земляных стен, обитых березовыми, неошкуренными жердями, делавшими землянку светлее.
«Сидим, как заговорщики, — невесело подумал Волков, — и не можем сказать друг другу всего в открытую. Правда, Чернов и Колесов могут, а у нас нет на это права: слишком многое будет потом связано даже с одним неосторожно брошенным словом».
— Подходы к немцам есть? — прервал он затянувшееся молчание. — Или после гибели Сушкова все отрублено?
— Такого, как Дмитрий Степанович, нам, конечно, теперь найти трудненько, — вздохнул Чернов. — Хороший был человек, пусть и путался в жизни, но какой-то незащищенный, что ли, хотя и постоять за себя умел. Терялся от несправедливости судьбы и людей, мягкий чересчур, но языком немецким владел как истый фриц. Долго они ему доверяли, однако Бютцов, как ни прискорбно, оказался хитрее нас. А подход есть, правда хилый, зачем скрывать, — парикмахерша, обслуживает ихних летчиков с аэродрома.