Оглядывая кузена — похудевшего, загорелого под нездешним солнцем, ставшего поджарым, как гончий пес, Савелий Борисович процедил:
— Откуда ты свалился? И как меня здесь нашел?
В отличие от прошлой встречи особой радости он не испытывал — черт этого Генку знает, а большевики шутить не любят. Но злобы на них успело накопиться столько — хоть горстями через край плескай, и будет шипеть она и пениться, заливая все вокруг смертельным ядом. Это они, новые хозяева, во всем виноваты — что жена дура и заросла жиром, что пришлось навсегда расстаться с привычно милым образом жизни, что переехал в этот проклятый домик на окраине и вообще. Иногда хотелось задушить кого-нибудь из них, просто взять и задушить, не думая о последствиях.
В те дни, когда такие желания одолевали особенно сильно и становилось просто страшно за себя, Савелий Борисович старался поскорее вернуться домой. Прокрадывался к заветному шкапчику с графином полынной водки и прилипал губами к его горлышку, не чувствуя жгучей крепости настоянного на степной траве спиртного.
Через несколько минут наступало отупение, хмель брал свое, и недокуренная папироса выпадала из ослабевших пальцев. Едва успевал доползти до дивана или кровати, падал и засыпал мертвецким сном, уже не слыша, как шумит над ним разъяренная супруга.
Да вот беда, стали такие дни чаще, жена пыталась прятать графинчик, но он, как прекрасно выдрессированная ищейка, просто нюхом отыскивал его в любых, самых замысловатых похоронках. И напивался, «назюзикивался», как говорила жена. Где старые времена, где? Разве с ним тогда могло произойти такое? А тут еще Генка.
Кузен захотел осмотреть все хозяйство, ничего не пропуская. Дотошно заглядывал в каждую каморку, облазил сад и огород, а после этого возжелал попариться в баньке, срубленной на задах.
Отдыхая от парной, закусывали под все ту же полынную, Геннадий, не обращая внимания на замиравшего от ужаса брата, негромко вещал, что прибыл он из Маньчжурии, где обретался в городе Харбине, нелегально перейдя границу. А теперь вот пришло время вернуться и снова пожить здесь.
— Ты это… Как же сюда попал? — поперхнувшись водкой и едва отдышавшись, спросил с испугом Савелий. — Опять нелегально?
— Кто же мне паспорт даст, — криво усмехнулся кузен. — Ты только и поможешь, а то там такую липу сварганили, не знаю, как до тебя сумел доехать, нигде не загремев.
Падали на стол с закусками лучи вечернего солнца, проникая через низкое узкое оконце предбанника, золотилась в графинчике полынная, алели надкушенные помидоры, такие яркие рядом с зелеными перьями свежего, недавно сорванного на собственном огороде лука, дымилась папироса в тонкой, крепкой руке кузена, а Сомпольский не мог поверить в реальность происходящего. Может, он, как часто теперь случалось, перехватил лишку и теперь мучается пьяным бредом, допившись до горячки и галлюцинаций? А рядом нет никакого кузена, только его фантом, рожденный отравленным алкоголем мозгом?
Савелий ошалело потряс хмельной головой, словно пытаясь прогнать ужасное видение и вытряхнуть из ушей страшные слова, но Геннадий не пропал.
— Завод тут строят, — аппетитно хрустя квашеной капустой, тихо говорил он. — Помоги мне туда попасть. Кем угодно. Главное, чтобы документы выправить, а после я не задержусь, у меня другие планы.
— Как же я тебя с твоей липой?.. — вытаращился на него Савелий.
— Проверено, — засмеялся кузен. — Паспортов еще у Советов нету в деревнях, а нужная справка у меня есть. Не бойся, настоящая. И жить я у тебя не стану. И вообще я у тебя не был и ты про меня ничего не знаешь. Понял? Ну, поможешь?
— Попробую, — наливая себе водки, вяло пообещал инженер.
— Э-э, — брезгливо скривился Геннадии, заметив, как дрожат руки брата, проливавшего мимо зелье. — Такой ты мне не помощник. Лечить будем.
— Да?! Лечить? — взвизгнул Савелий. И прорвало…
Брызгая слюной, он бросал в лицо кузена горькие слова, всхлипывая и икая, говорил и говорил о том, как он живет тут, среди проклятых лапотников, все более и более опускаясь и не видя никакого выхода. О, если бы он мог взорвать их вместе с их властью, строящимися заводами, колхозами, кремлем! И повернуть все на старое, как прежде.