Вопрос казался ей простым и вполне справедливым.
Он требовал ответа.
Хотя, признаться, она немного страшилась услышать его, потому что уже точно знала, что держаться скромно и достойно, как учила ее Нанетта, она не сумеет.
Мари посмотрела на свою левую кисть, нервно теребившую зеленый шелк юбки, увидела золотой блеск обручального кольца и решилась.
– Макс, – тихо позвала она, – знаешь... я сейчас думаю о том, какое удовольствие ты доставил бы мне, если бы позавтракал со мной.
– Извини, Мари, не получилось. Я поднялся рано. Мне не хотелось будить тебя.
Он произнес это спокойно и ровно, но что-то в его голосе встревожило ее. Что именно, она не знала, но он определенно звучал иначе, не так, как этой ночью.
– Макс?
– Да?
– Ты думаешь, память вернется ко мне?
– Да, Мари. Мы просто должны дать ей... – Он выдержал длинную паузу. – Время.
– Но меня это нисколько не тревожит. – Она подняла глаза. – Ну, то есть мне все равно, вспомню я или нет.
Макс, оторвавшись наконец от окна, удивленно посмотрел на нее.
– Почему?
Она сделала глубокий вдох.
– Потому что... каждая минута, проведенная с тобой, каждый... твой поцелуй... каждое твое прикосновение дарят мне такое... наслаждение, словно это происходит со мной впервые. Они дают мне шанс... – Растеряв почти всю свою решимость, она закончила еле слышным шепотом: – ...полюбить тебя заново.
Он ничего не ответил, но прохладная безмятежность исчезла из его глаз, сменившись целым букетом чувств – изумлением, желанием, смущением, – всем тем, что испытывала сейчас она.
– Пусть я ничего не помню, – тихо продолжала она, – но ведь я вспомнила главное, Макс. Я вспомнила, что значит любить тебя.
Он открыл рот, но молчал, как будто не в силах говорить. Надежда шевельнулась в ее душе, и Мари робко взглянула на него.
Может быть, он не так уж и недоволен ею. Может, эта ночь оставила в нем такой же глубокий след, какой оставила в ней, просто он не показывает этого.
Сомнения оставили ее, и она добавила:
– И я теперь почти боюсь вспоминать.
Он напрягся, и ей опять показалось, что он готов броситься к ней.
И опять она ошиблась.
Он будто бы сдерживал себя, вцепившись в свой саквояж.
– Почему, милая? – выговорил он. – Почему?
– Я боюсь... – Она помолчала. – Боюсь, что, вспомнив прошлое, то, что было со мной до несчастья, я тут же позабуду все, что случилось после. Если вернется прежняя Мари, что... станет со мной, новой Мари?
– Нынешняя Мари, – ответил он, – не так уж сильно отличается от прежней.
– Ты хочешь сказать, мои нынешние чувства не изменятся? Они останутся со мной? Да, Макс?
Оторвавшись от саквояжа, он переместился к ней, молча обнял ее и поцеловал ее волосы. Мари обвила его руками и прижалась щекой к его груди.
– Да. – Его голос прозвучал глухо и надтреснуто, он был точно таким, каким она помнила его этой ночью. – Они всегда будут с нами... пока ты мне жена, а я тебе муж.
Эти простые слова наполнили ее несказанной радостью.
Мрак сомнении развеялся, и солнце надежды озарило даль будущего.
Услышав биение его сердца, Мари уже не спросила, куда он везет ее.
Впереди у них жизнь. Неважно, где они проживут ее, главное, что они всегда будут вместе.
Арману ле Бону никогда не доводилось бывать в Луирете. Этот городишко к югу от Парижа с его грязными, -плохо вымощенными улицами и сонной, затхлой атмосферой не относился к числу дорогих его сердцу мест. День постепенно переходил в вечер, и базарная площадь пустела: крестьяне катили свои тележки с зеленью, молоденькие служанки и степенные буржуазки с корзинами, из которых выглядывали длинные булки, кувшины с вином и сырные головы, тянулись к своим домам. Пастух пригнал с лугов городское стадо, и эта разношерстная блеющая, мычащая и мекающая компания на полчаса запрудила узкие улицы Луирета.
Хлопая ставнями, закрывались лавки; торговцы и ремесленники, один за другим минуя базарную площадь, скрывались за тяжелой дверью местной гостиницы, что сияла своими недавно вымытыми стеклами и белой штукатуркой. Из трубы подымался дым, тая в багряном золоте вечернего неба. Сотня ярдов отделяла Армана от этой двери, но каждый раз, когда она открывалась, ему казалось, что он слышит запах жарящегося барашка и только что испеченного хлеба.
И каждый раз его желудок откликался на запах. Арман сидел в толпе мужчин – их было человек тридцать, – собравшейся на каменных ступенях городского источника. Широкие ступени образовывали некое подобие террасы, уходившей вверх к источнику, представлявшему собой фонтан, блестящие брызги которого омывали подножие статуи Людовика IX. Как и в большинстве провинциальных городов, луиретский фонтан служил традиционным местом посиделок и мелкой торговли. Вот и сегодня среди собравшихся здесь толкалось с десяток странствующих торговцев и путешественников, а среди них четверо, которые были совсем не теми, за кого себя выдавали.
Арман и трое его сопровождающих довольно вяло участвовали в разгоравшемся споре о том, сколько же, в самом деле, луиретских юношей следует отправить в ополчение. Они главным образом следили за выходившими на площадь дорогами.
Да, подумал Арман, снова обратив взгляд на крытое соломой здание гостиницы, этот Луирет являет собой прямо-таки буколическую картинку гармонии и счастья. Подобные картинки можно увидеть в книжицах для хороших детей.