– Я всегда знала, что я – особенная, – Аска смотрела куда-то вдаль. Не на меня. Ни на что конкретно. Просто смотрела. – Что только я способна сделать… что-то сделать. Может быть – защитить целый мир. Может быть – спасти его. Может быть – уничтожить, если захочу… И поэтому должна быть готова ко всему. Должна быть самой лучшей. Во всём.
– Кому должна?
– Не знаю, – легко пожала плечами девушка. – Всем. Никому. Себе. Скажи, тебе нравится пилотировать Еву, Синдзи?
– У меня нет выбора.
– Выбор есть всегда… Поэтому мне нравится моё дело.
Мы снова молчим.
– А как ты жила раньше, Аска? – после затянувшейся паузы спрашиваю уже я.
– Тренировалась, училась, просто жила… – вздыхает Лэнгли. – Всё было проще… и сложнее. А теперь всё стало сложнее и проще… Каким был твой старый дом?
Вопрос – ответ. Безобидные вопросы, странные ответы и непонятный смысл.
– Маленький двухэтажный домик на окраине Киото. Белый, деревянный, с красной крышей и небольшим газоном вокруг. А твой?
– Он был большим, – на губах рыжей появляется лёгкая улыбка, но почти сразу же гаснет. – Он был пустым. В нём должна была жить большая семья, а не… Скажи, это легко?
– Жить?
– Убивать.
Спустя два месяца я начинаю помнить это гораздо лучше. Наверное, даже лучше, чем в тот день.
Чужие глаза. Глаза врага. Глаза смерти.
– Да.
– И человека?
– Особенно человека. Человека всегда есть за что убить.
– А… ребёнка? Есть что-то, что могло бы тебя заставить убить ребёнка?
– Нет. Если бы я… Если бы я сделал такое, это был бы уже не я.
Странный разговор. Страшный разговор.
– Я всегда знала это, – Аска закрывает глаза, черты её лица смягчаются.
Неожиданно она протягивает руку к карману, закреплённому на поясе комбинезона, что-то достаёт и протягивает раскрытую ладонь вперёд.
– Как думаешь, что это, Синдзи?
На чёрной ребристой поверхности комбинезона, обтягивающую тонкую ладонь девушки, лежат небольшие кругляши янтарного цвета… А ведь это и есть кусочки янтаря. Но мне почему-то хочется назвать их…
– Слёзы солнца.
И я называю их именно так.
Аска удивлённо смотрит на меня.
– Почему ты так их назвал?
– Не знаю, – пожимаю плечами. – Мне кажется, что так я называл янтарь в детстве. Мне даже кажется, что когда-то уже видел такие кусочки…
– Это раньше были бусы, – слегка улыбнулась Лэнгли. – Они мне всегда нравились… Я не знала, что такое янтарь… Но мама рассказывала, что редко – очень редко, когда солнце всё-таки плачет, его слёзы падают на землю и превращаются в такие камушки…
Девушка замолчала. Рука Аски с силой сжалась в кулак.
– Прости, – тихо произнёс я.
– Глупо просить прощения за то, в чём не виноват, – Лэнгли абсолютно спокойна. Неестественно спокойна. – Ты не виноват. Ты – не виноват…
– Я, наверное, пойду… – я оттолкнулся плечом от нагретой солнцем брони машины и зашагал к трейлеру.
Это было произнесено тихо, очень тихо. Я не должен был этого услышать, но всё-таки…
– Спасибо…
На секунду замираю, а потом слегка усмехаюсь и продолжаю идти, бросая на ходу нарочито-небрежным тоном:
– Лэнгли, если что – я буду рядом…
Но последнее моё слово услышит только ветер.
– …всегда.
Буй номер 640239 типа РГБ-1 терпеливо ждал, покачиваясь на глубине нескольких метров в тёплых водах Тихого океана у восточного побережья острова Хонсю.
Буй ждал своего часа.
Он был рождён далеко отсюда, давно отсюда – в стране, которой больше нет, но которая всё ещё есть. Буй был одним из многих. Их были сотни, тысячи или даже больше. Долгие годы буй просто лежал на складе, погружённый в странный полусон-полуявь…
Буй ждал своего часа.
Где-то за стенами склада наступал застой, который сменяла перестройка. Менялись правители, менялся мир. Падали старые флаги, поднимались новые. Друзья становились врагами, враги – заклятыми друзьями.
Буй ждал своего часа.
Мир умирал и рождался заново. Мучительно – с болью и кровью. Надмировой портной перекраивал границы стран и человеческих судеб. Где-то гремели войны и революции. Накатывались цунами, и земля тряслась по шкале Рихтера.
Буй ждал своего часа.
Для него не было времени – только периоды До и После. До – годы и десятилетия ожидания того, ради чего он был когда-то создан. После – только три часа жизни. Три часа, чтобы исполнить своё Предназначение.