Я уже собирался пойти дальше, но прислушался. Словно бы стонет кто-то. Постучал ещё раз, для верности. Ещё и ухом к двери прильнул. Ну точно, стонет где-то там. Завалилась старушка и встать не может. Твою мать, мне что теперь, ещё одну «скорую» вызывать?! Это что ж за день-то такой? Или ту бригаду поймать пока не ушли и попросить помочь? А в квартиру как попасть?
Не придумав ничего лучше, я принялся колошматить со всей силы, не жалея кулака и заорал:
– У вас там всё в порядке? Бабуль? Вам помощь вызвать? Я вас слышу! Вы открыть сможете? Бабуль?!
Под мои же собственные крики я и не заметил, как открылась дверь следующая, третья.
– Что стряслось? – спросила у меня сонная тётка, крашеная низкорослая блондинка лет сорока пяти, одетая в лиловый спортивный костюм, без стеснения почёсывая складки на толстом пузе. У мужа привычку переняла, не иначе — слишком мужская манера. – С Валентиной Николаевной что-то?
Ответить я не успел, поскольку вышеозначенная Валя сделала над собой усилие и дошла-таки до двери, изволив даже её отпереть. Я чуть внутрь не кинулся! По привычке спасателя уже, видимо. Но не пришлось: старушка выглядела бодрой, не смотря на… ну, только бодрой её назвать и получиться. Низенькая, почти карманная, согнутая едва не пополам, да попросту сгорбленная радикулитом, или кто уж он там, с седенькой «химией» на голове, со смывшимся бледно-лиловым коллером, она смотрелась той самой маленькой бабуленькой из сказки.
– Ты чего ломишься?? Сдурел?! А я к тебе так ломиться буду?! – тут же накинулась на меня бабушка с претензиями. – Едва дверь не вынес, ирод! Я же кричала: у меня ещё пятнадцать минут процедур, мне ещё на кровати лежать надо!
– Так процедур или на кровати? – я искренне не понял и всё это вызвало у меня такой шок, что я не удержался от вопроса.
– Вот дурак человек, – всплеснула руками старушенция, словно я прописных истин не знаю. – Лежать на кровати — и есть процедура! Или это не для средних умов, тебе не понять? Прибор там специальный, типа матраца электрического. Он прогревает особым теплом и магнитами, это суставам полезно. Я им спину лечу, каждый день по три раза. Раньше к ним всё бегала, но решила всё ж раскошелиться и себе купить, теперь дома делаю. А ты мне пятнадцать минут долежать не дал! Всю процедуру насмарку, всё одно что пропустила!
Я хотел было уточнить, к кому это — к ним, но быстро прикусил язык, едва вспомнив о цели своего поквартирного марша.
– Простите, я не хотел. Я пытаюсь Елизавету Павловну найти и позвать, очень мне с ней переговорить нужно.
– Лизку-то? Так она на другом конце, последняя дверь.
– Вот блин, а я с этой начал… – я махнул на дверь со странноватыми жильцами, не любящими классическую литературу. Что там летало-то? Достоевский, кажется?
– Ооо, милый! – затянула Валентина Николаевна. – Это ты вообще к Маньке сунулся! У ей давно не то деменция, не то эта… шизофрения, да. Ей всё мерещится, что у ей в квартире полтергейст, понимаешь, книги швыряет да мебель двигает. Сама она, ясное дело, швыряется. Одна ведь живёт, значить, больше и некому. То и дело в смежную стенку чем кинет, лишь бы меня взбаламутить! Нин, подтверди!
– Да-да, всё так! – закивала та, вторая соседка, которая полненькая блондинка. – И живёт одна, и швыряется то и дело. Я сама слышала, как в стенку всякое прилетает, когда мы у Валентины Николаевны чаи гоняли, да. С ума она сбрендила, крышею поехала, – резюмировала толстуха и улыбнулась, ожидая и от меня подобной осуждающей тирады, по всей видимости.
– Ну да, её поехала — а моя в догонку метнулась, за компанию, – пробубнил я, вспомнив пролетевший позади тётки томик классика, способный без труда убить при попадании в голову.
– Что?
– Что? – я состроил самую невинную морду и сделал вид, что не понимаю и вообще молчал. Но молчать после таких финтов нельзя, надо обязательно что-то спрашивать у собеседника, я это давно на Кире приметил и апробировал. – А она точно одна живёт?
– Да точно, точнее не бывает! – усмехнулась… а как её? Ника, Нина? Блондинка, в общем. – Родственники к ней редко-редко заглядывают. Раз в три месяца баул круп припрут — и поминай как звали! В том месяце были, значит, не раньше зимы теперь покажутся. Ну а чего с ней, если она сумасшедшая?
– А я тогда какой? – вновь ошалело протянул я не к месту, снова потеряв контроль и фильтр между сознанием и языком, именуемый мозгом. Так часто отключается, что в пору задуматься — а действительно ли я не сошёл с ума? Уже мог, уже можно. Не хуже мобильника, но тот-то хоть старый… а что, а я в тридцать тоже старый, что ли, выходит? Хреново как-то выходит, не хочу так.