Вокруг меня всегда люди. Люди, на которых приходится смотреть, которым надо что-то говорить.
Никогда не бываю один?
Не совсем так…
Сейчас, во всяком случае, меня никто не видит. Значит, я могу. Мне так давно этого хочется.
И я позволяю себе. Ну же, давай, сделай это, расслабься немного.
Я сажусь на табурет, на который обычно влезает Марион, чтобы дотянуться до верхних полок.
Я сажусь, локти на стол, голову на руки.
Я закрываю глаза.
Голову на руки, кругом тихо, мне хорошо.
Я ни о чем не думаю…
Когда мы говорим, что ни о чем не думаем, мы думаем о массе нелепых, никак между собой не связанных и перегруженных ненужными подробностями вещей.
Я думаю о спортсменах, которые ищут уединения, чтобы сосредоточиться перед соревнованиями. Похоже, они создают в себе пустоту. Мне бы, наоборот, наполниться до краев.
Я думаю о журнальном столике, без ничего внутри, о столике по моему образу и подобию.
Я думаю о плохо нарисованном рисовальщике.
Думаю, Беатрис ему нравится, и это нормально, в этом нет ничего удивительного. Но это не вызывает у меня никаких эмоций. Она ему нравится, потому что у него глаз наметан, ну и что? Все-таки скульптор не совсем его загубил, что ж, тем лучше для него.
Думаю, он нравится Беатрис. Вроде бы он в ее вкусе. Наверное, меня это должно волновать, по крайней мере интересовать, в худшем случае — ревновать надо. Ревновать… А я… Он ей нравится, ну и что? Разве это зависит от нас? Нравится он ей, что ж, тем лучше для него.
Думаю, здесь что-то не так: Беатрис тянет к другому мужчине, а меня это не колышет. Я про себя реагирую: «Вот как!» или «Ну и что?» Это не живая реакция. Это вообще не реакция.
Думаю, если бы Беатрис спала с этим недоделанным, мне было бы интересно, устраивает ли она ему тот же цирк, что и мне, по тому же сценарию, с теми же словами, или пользуется им, чтобы обновить репертуар. Мне было бы интересно, а ему нравится этот цирк? Еще мне было бы интересно, кричит ли она с ним? Не «Ну, давай, Бенжамен!», а «Ну, давай, Мартен!». Ей не привыкать.
Думаю, я современный человек: верность жены мне безразлична.
Думаю, если она с ним переспит, уже не будет вечерних церемоний и отчаяния, с каким я каждый раз безутешно спрашиваю себя: «Когда же мы будем заниматься любовью?» Любовью, а не гимнастикой, любовью, а не войной…
Я думаю, что я человек-вещь, и улыбаюсь при мысли об этом.
Я думаю, что из солидарности я должен предупредить моего возможного заместителя: внимание — опасность.
Я думаю, что…
Меня охватывает дрожь, я холодею… Марион. А что при этом будет с Марион?
Все мужчины мира могут спать с Беатрис, если им хочется. Но если Марион станут навязывать другого отца, отца-заместителя, я скажу «нет»! Нет!.. Ну вот я и вспомнил об Эме и о его уроке.
Шаги, громкие голоса…
Я поднимаю голову. Я встаю и начинаю накрывать на стол.
— Папа!
Я притворяюсь, будто мне помешали, оторвали от дела: «Погоди, детка, только тарелки поставлю», — потом беру ее на руки — и вот она уже под потолком. Марион обожает такие полеты.
— Пап, пап, еще!
Достать до потолка, какой кайф!
— Последний раз, хорошо?
Я ставлю дочку на пол, и она начинает рассказывать… Она с кем-то поссорилась в садике, нет, на самом деле не она поссорилась, поссорилась ее подружка, и ее в это впутали, а остальные ничего не поняли и сказали, будто она первая начала… это очень сложно. Я с трудом слежу за рассказом Марион, плохо понимая, что такое с ней случилось. Собрался уже попросить, чтобы начала сначала, но тут…
— Бенжамен, мы с Мартеном совсем заработались, и я ничего не успела сготовить. Сходишь за пиццей? Ну пожалуйста!
— Мне… что-то не очень мне хочется пиццы… Давай сделаю омлет?
— Я не люблю омлет, в детстве переела.
— Тогда спагетти…
Она вздыхает:
— Бенжамен, ты нарочно, что ли?
Качаю головой.
— Бен, ну ладно, ну пожалуйста, сходи за пиццей, пицца все-таки оригинальнее, чем миска макарон!
Я не совсем в этом уверен.
— Беатрис, тебе что, вот прямо так уж обязательно нужна именно пицца?
Она улыбается, как учительница улыбается двоечнику, вообще-то симпатичному, но малость туповатому, этакая снисходительная улыбка.
— Да! Пицца — это так мило, и это лучшее блюдо для семьи: одно для всех и легко делится. Давай, иди!
— Знаешь, раз ты хочешь пиццу, то сходи за ней сама…
— Что?!
Оскорбление величества.
— Ничего. Просто говорю: ты тоже можешь за ней сходить, ты знаешь, где ее продают.
— Бенжамен, что на тебя нашло, почему ты разговариваешь со мной таким тоном?