Я молча прижал девочку к себе. У меня больше не было слов, их потребовалось бы слишком много. Как сказать ей о такой большой любви…
Я обернулся — она махала мне рукой, и, когда она улыбнулась, я почувствовал, что мои губы повторяют ее улыбку.
Мне вспоминается этот странный день. Эме поздравил меня с успехом: «Ты научился говорить “нет”, говоришь именно так, как надо, — спокойно, никому не в обиду. Не знаю, отдаешь ли ты себе в этом отчет, но и твои отношения с людьми тоже выровнялись».
Вот уж чего не заметил. Более ровные отношения? Смешно. Можно умереть от хохота. Но откуда бы ему догадаться? Ничего ему не рассказываю, зачем? Разве кто-нибудь может меня понять? О таких вещах не говорят…
Я думал о своем, я думал о решении, которое мне предстоит выслушать и подтвердить, что до меня дошло.
Утром я позвонил Беатрис, но телефон надрывался в пустоте. В обед ее тоже не было дома. И после обеда. Мне казалось, она сидит у телефона и нарочно не берет трубку. Или ее на самом деле нет?..
День тянулся ужасно долго, чудилось, будто каждый следующий час длится дольше предыдущего. Бесконечный обратный отсчет.
И этот страх — резкий, как почечная колика, этот страх, что, вернувшись, я не увижу Марион.
Она была дома.
Она была дома и сияла от радости.
— Папа, мы едем в путешествие!
— Вот как? И куда же вы едете?
— К бабуле!
Я не спрашиваю, о какой бабуле речь. Я понимаю.
— А ты не приглашен, Бенжамен.
Беатрис выходит из ванной с дорожной сумкой в руке и с приговором на губах:
— К твоему сведению, мне удалось достать на завтра два билета на самолет.
— На завтра?
— Да, у Одиль есть подруга, директор турагентства, она нашла для меня места.
Ненавижу Одиль. У этой женщины слишком много друзей.
— Бенжамен, выслушай меня хоть раз. Мы уезжаем на месяц, разлука пойдет нам во благо.
Вот оно, решение!
Я подтверждаю, что до меня дошло. Но неубедительно подтверждаю.
А садик? Садик не проблема, Беатрис с воспитательницей подружки, та очень гордится, что среди родителей в ее группе есть автор детских книг, и этот автор приходит читать детям свои рассказы, и «можно абсолютно доверять» этому автору, когда этот автор обещает поддерживать связь с садиком во время отсутствия ребенка.
— Пап, мы берем с собой домашние задания.
Домашние задания? Уже?
Помню наш странный ужин. Беатрис говорит с Марион так, будто меня не существует. Рассказывает, что они будут делать, куда поедут. И как это будет здорово.
Марион была слишком мала, когда ездила в Гваделупу, и, конечно же, ничего не помнит. Тесть с тещей обычно прилетают в метрополию несколько раз в год. Они сохранили за собой небольшую квартирку, и это избавляло нас от необходимости селить их у себя на долгие недели… Помню, как Беатрис говорила: «Бенжамен, я все равно не смогу жить с матерью под одной крышей, главное, не предлагай ей останавливаться у нас!» Как же она теперь перенесет совместное существование?
Беатрис объясняет, вдается в подробности, восклицает… Можно подумать, что рассказывает сказку.
Она избегает меня, избегает моего взгляда. Как будто меня нет. Но говорит все это именно для меня. «Вот увидишь, как нам там будет хорошо, тебе и возвращаться-то не захочется!» Я слушаю и расстраиваюсь.
А малышка заинтригована, она задает вопросы, ее глаза блестят. К концу ужина дело сделано: ребенок в восторге.
И уже у кроватки:
— Жалко, пап, что ты не хочешь ехать с нами…
Отвечаю, что не могу сейчас ехать, что я сейчас не в отпуске, иначе, конечно же, поехал бы с ней.
Помню, что, глядя на то, как Марион складывает ручки на подушке и пристраивает на них голову, я подумал: вот этот жест я никогда не забуду, он всегда будет стоять у меня перед глазами, я сохраню его навсегда и никто не сможет его у меня отнять.
Помню, потом мы выясняли отношения.
— Бенжамен, я приняла это решение, чтобы ты все обдумал. Ты поймешь, что такое одиночество. Это послужит тебе уроком: оценишь преимущества семейной жизни. И может быть, когда я вернусь, будешь по-другому вести себя со мной.
Я продолжал молчать, и она утратила свой учительский тон. Урок закончился.
— Скажи, что ты думаешь. Ты понимаешь, что я хочу сказать?
Помню, в тот момент во мне что-то произошло, как будто щелкнуло. Это не я ей отвечал, или, может быть, это говорило мое новое «я». Непривычное и для меня самого удивительное.
— Что я об этом думаю? Думаю, что это шантаж. Понимаю ли? Да, я понимаю, что ты мне мстишь.