— Уснул, — сказала Ася. — И сегодня не закашлял ни разу, слава богу. К субботе будет в полной форме, тьфу-тьфу-тьфу.
— Вовремя захватили, — сказал Симагин. — Все-таки против простуды лучше дедовских способов наука так ничего и не придумала. Молоко да мед…
— Хороший мед у вас в Лешаках.
— Э-э! Вот до химкомбината был мед — это да…
— Ну, что ж поделаешь… Это мой чай? — спросила она.
— Угу.
— Спасибо, — она отхлебнула. — Слушай, открой секрет. Почему у тебя всегда заваривается вкуснее, чем у меня? И не крепче даже, а именно вкуснее.
— Потому, — польщенно ответил Симагин, — что я по кухне больше ничего не умею. Но зато уж чаю отдаю всю душу.
— Наверное, — вздохнула Ася. — Вот что значит настоящий талант. Все, на что хватает времени, делаешь лучше простых смертных. И если чего не делаешь — значит, просто не хватает времени.
— У таланта должно хватать времени на все, — грустно сказал Симагин.
— Три ха-ха. Тогда ему будет никто не нужен.
— Ох, Ась, ты с этими афоризмами… Валерка-то ведь обиделся. Тебе не показалось?
Ася пожала плечами:
— Понимаешь, Андрей, — проговорила она нехотя, — я на этих легкоранимых сволочей насмотрелась досыта. В ранней молодости.
Симагин перестал жевать.
— Опять. Ась!
— Ну что — опять? — спросила она устало.
— Ты же сама сказала: ничто так не отгораживает от людей, как твердить себе: они плохие.
Она запнулась, припоминая, где и когда могла это сказать, а потом весело рассмеялась:
— Ущучил! Ущучил! С поличным поймал!
— Я очень боюсь, Ася, — сказал Симагин серьезно, — что твой богатый негативный опыт сыграл с тобой дурную шутку.
— А я очень боюсь, — ответила она, тоже посерьезнев, — что благодаря твоему Вербицкому твой небогатый негативный опыт значительно обогатится.
Симагин покачал головой.
— Упрямая ты…
— Упрямая, ленивая и тупая, — ответила она.
— Он что, — осторожно спросил Симагин, — за тобой… ухаживает, что ли?
Она досадливо поджала губы и ответила не сразу.
— Да черт его разберет… Завидует он тебе зверски, это точно, — решительно добавила она. — И из-за меня — в том числе.
— Он хороший, — сказал Симагин. — И рассказы хорошие. Я хоть и не шибкий знаток, но когда сердце щемит — это понимаю.
— Андрей, я женщина. Мне нужно только то, что мне нужно.
— Ч-черт! — Симагин опять мотнул головой. — А мне… мне очень неловко. Рукопись — это ж такое доверие…
Ася опять смотрела на него восхищенно и печально.
— Ну попросим у него потом, — сказала она.
После водки комната заколыхалась и поплыла. Из глаз хлынули наконец слезы. Некоторое время корчился в кресле. Встал и, время от времени размазывая жидкую соль и горечь по лицу, по обиженно открытым губам, развязал тесемки на папке, вытащил оба рассказа и начал рвать — каждую страницу отдельно. Когда страницы кончились, с ворохом норовящих спорхнуть на пол клочков, натыкаясь то левым, то правым плечом на стены короткого коридора, проковылял в свой совмещенный санузел и запихнул, безжалостно уминая кулаком, весь ворох в ящичек для туалетной бумаги. Долго стоял, пошатываясь и пытливо глядя в унитаз. Белое керамическое сверкание клубилось перед глазами, разлеталось бликами. Неловко повернулся спиной. Путаясь дрожащими, потерявшими чувствительность пальцами, расстегнул джинсы и взгромоздился, едва не повалившись носом вперед. Пыхтя и плача в мертвой тишине маленькой ночной квартиры, мучился минут десять, но все-таки добился своего, как добивался всегда, если дело зависело только от него самого. Тщательно размял побольше хрустких неповторимых клочков и употребил по назначению, а остальные спустил им вслед.
Было очень больно.
2
Бачок еще шипел, а Вербицкий уже выгреб из глубины письменного стола тяжкую кассету.
Она выглядела как-то инопланетно. Пугающе — как все абсолютно чужое. Полированный металл был прохладным и приятным на ощупь. По вороненому верху шли маленькие, изящные буковки и цифирки, означавшие невесть что: «Тип 18Фх». Ниже: «Считывание унифицировано для всех эндовалентных адаптеров».
Вербицкому стало страшно. Он вышел на кухню, в назойливо зудящей кофемолке намолол себе кофе, засыпал в кофейник, залил водой. Оставил. И потянулся к телефону.
— Привет, Леха, — сказал он внятно и безмятежно. — Узнал? Вербицкий это, Валера. Ну, конечно! Прости… да, сто лет. Некоторое время они говорили о том о сем.
— Да, черт, чуть не забыл, — спохватился Вербицкий. — Знаешь, мне одна штука нужна. Мог бы помочь?
— Какая штука? Опять импортный видик сломался?
— Смотри-ка, даже это помнишь! — засмеялся Вербицкий. — Только он был не мой… Нет, поднимай выше. Потребности масс неуклонно растут. Нужен небольшой излучатель… с эндовалентным адаптером для считывания с кассеты восемнадцать эф икс.
— Ты что, с ума сошел? — спросили там после долгой паузы. — Это же не игрушки, не бытовая электроника…
— Потому и прошу, что не бытовая, — нагло ответил Вербицкий. Он едва не запрыгал по комнате от восторга — там поняли! Что его могли понять не так, и дать не то, и это «не то» оказалось бы опасным, ему не пришло в голову — для этого он недостаточно разбирался в технике.
— Да нет, Валерка, — на том конце нерешительно мямлили, не отказывая, впрочем, сразу. — Такого даже нет, это не серийка. Нет, не могу. Имей совесть…
— Альбомы Босха и Дали тебя дожидаются, — быстро сказал Вербицкий. Там опять долго дышали.
— Полиграфия чья? — спросили затем.
— Милан.
— Милан… — прозвучало сквозь шорохи мечтательное эхо. — Валер, но ведь, помимо прочего, техника будет стоить денег, даже если… Как ты сказал? Адаптер эндовалентный?
— Угу. Собственно, у меня есть кассета, которую надо прокрутить. Можешь посмотреть сам.
— Да знаю я эти типы, их сейчас широко вводят… Если считывание унифицировано…
— Во-во, тут так и сказано.
— Позвони через недельку. Пока ничего не обещаю… Слушай, но зачем тебе? Подался с вольных харчей в ихтиологи? На этих системах изучают поведение высших рыб в полях.
— Угу, — сказал Вербицкий. — Рыб, ага. Высших.
— А что на кассете? — для очистки совести спросили там.
— Да не бойся ты, шутка одна. Сюрприз хочу другу сделать, именно ихтиологу.
— Ну, черт с тобой. Через недельку позвони.
Он нажал на рычаг и затем сразу набрал номер Инны.
Она ответила сразу, будто сидела у телефона и ждала.
— Здравствуй, — сказал он просто. — Это я. Узнала?
— Узнала, — после заминки, совсем спокойно ответила она.
— Прости, что побеспокоил в такую поздноту.
— Ничего. Ты же знаешь, мне можно звонить очень поздно.
— Никогда не посмел бы тебя затруднять лишний раз. Но мне больше не к кому обратиться. Не сердись.
— Я никогда на тебя не сержусь.
— Мне нужны Босх и Дали.
— Опять кого-то очаровываешь?
Я зачахну и умру, любимый, если ты не будешь купаться в выгребной яме. Я умою тебя своими слезами, вытру насухо гидро-пиритной гривой и, постоянно зажимая двумя пальчиками свой нос, вслух не скажу ни разу, как от тебя разит, — но, умоляю, купайся…
— Это подарок для мужчины, — честно сказал Вербицкий. Она помолчала. Затем произнесла тем же бесцветным голосом: