— Теодора и ее муж были очень богаты, — с любопытством заметила Энни. — Что же случилось с их состоянием?
— Все растратил покойный граф. Они жили в роскоши: за садом следили пятнадцать садовников, за домом — восемнадцать слуг. Здесь, в Оренго, перебывали все знаменитости тридцатых годов.
— А как ты будешь жить, когда поселишься здесь? — Энни не сомневалась, что в один прекрасный день Ван станет богат и знаменит.
— Уж во всяком случае, такую армию лакеев нанимать не стану! — Ван взглянул на свои водонепроницаемые часы. — Нам пора домой. Теодора хотела тебя поздравить.
Он легко поднялся и протянул руку Энни. Ладони их соприкоснулись всего на несколько секунд, но девушку словно током пронзило.
Стоя на краю скалы, оба согласно подняли руки, глубоко вдохнули и двумя ласточками бросились в залитое солнцем море.
Энни и Ван обожали плавать наперегонки. В первые годы их дружбы Энни всегда выигрывала, но на этот раз поджарое, мускулистое тело Вана вспороло синюю гладь в метре от нее, и, как ни старалась Энни его догнать, Ван пришел к бортику шхуны первым.
— Пора бы тебе уже давать мне фору, — обиженно заметила она. — Ты ведь сильнее!
— В следующий раз так и сделаю.
Он протянул ей руку и помог забраться на палубу. С Энни ручьем текла вода; новый американский купальник с глубоким вырезом и открытыми бедрами прилип к телу и выгодно подчеркивал ее стройность. Синие глаза Вана странно блеснули при взгляде на нее. Он туг же отвернулся, но Энни успела перехватить его взгляд, и сердце ее забилось в груди словно пойманная птичка.
Ради гостьи Теодора ди Бачелли встала с постели. Она сидела на балконе в резном кресле, и легкий ветерок играл белоснежными прядями ее волос.
— Поздравляю, милое мое дитя, поздравляю и от всей души желаю тебе счастья! — заговорила она, протягивая к Энни дрожащие морщинистые руки.
— Спасибо. — Энни, наклонившись, поцеловала старую леди в припудренную щеку.
— Шестнадцать лет — возраст, когда девушке пора обзавестись вечерним платьем, — объявила графиня. — Сама я не могу помочь тебе выбрать наряд, но вместо себя пошлю Вана. А вечером приглашаю тебя и твоего дядю на праздничный ужин здесь, во дворце.
— Но у дяди Барта нет смокинга! — робко заметила Энни. Ей вовсе не хотелось оставлять дядю одного в праздничный вечер.
— У Вана тоже. В вечерних нарядах будем только мы с тобой. Подумать только, уже двадцать лет я не надевала бального платья! Сегодня большой день, моя дорогая, — ласково продолжала она. — Детство осталось позади, ты вступаешь во взрослую жизнь. Я вышла замуж, когда была всего двумя годами старше тебя. — Глаза ее затуманились. — Моему мужу исполнилось двадцать пять, вот как сейчас Вану. Ох, что это был за человек! Донжуан, гроза женщин! Строил куры всем встречным девушкам... Ты ведь знаешь, что значит «строить куры»?
— Крутить роман, — не задумываясь, ответила начитанная Энни.
— Верно, так говорили в наше время. Такой роман, которым можно похвастаться перед отцом, но матери о нем лучше не знать. Этим развлекались в то время все молодые люди из хороших семей. А еще — пили вино, гоняли на дорогих машинах, ночами пропадали в клубах, а некоторые, самые безрассудные, курили опиум. Как говорят французы: «Времена меняются, люди остаются теми же». И сейчас молодежь развлекается точно так же, единственная разница, что от девушек теперь не требуется хранить невинность до свадьбы. И наркотики сейчас можно купить в любом порту. Тебе повезло, дорогая. Ты выросла вдали от больших городов, и судьба хранила тебя от дурного влияния. Хотела бы я, чтоб ты всегда оставалась такой же милой и неиспорченной, как сейчас! Будь я феей-крестной, взмахнула бы волшебной палочкой и наворожила тебе прекрасного принца, с которым ты сможешь прожить жизнь в любви и счастье. Такая удача выпадает не часто, но я нашла своего принца, надеюсь, найдешь и ты.
Энни едва не прыгала от радости — и не оттого, что купит себе вечернее платье, а потому, что пойдет в магазин вместе с Ваном.
Ван и Энни сели на электричку и поехали в Ниццу. Дорога извивалась между горами, ныряла в туннели и снова выбегала на поверхность; за окном поезда высились величественные силуэты гор и сверкало, переливаясь всеми красками, море.
— Почему твои родные никогда сюда не ездят? — спросила Энни.
— Им не нравится Оренго. Они называют его старой развалиной, — ответил Ван. — Понимаешь, американцы привыкли к комфорту. У них и центральное отопление, и душ появились на несколько десятилетий раньше, чем в Европе. Их раздражают тараканы, сквозняки и запах в туалете. В свое время дворец Оренго был образцом роскоши... но это было очень давно.
— Ты говоришь: американцы то, американцы это, но ведь ты сам американец!
— Только формально. Знаешь выражение «гражданин мира»?
К стыду своему, Энни не знала. Энциклопедии Барта, по которым она познавала мир, устарели еще двадцать лет назад, и, хоть Энни постоянно читала свежие газеты и журналы, время от времени она обнаруживала пробелы в своем образовании.
— Так называют человека, который чувствует себя в первую очередь представителем человечества, а уже потом — гражданином той или иной страны, — объяснил Ван. — Но я пошел дальше: я — гражданин виртуального мира. Мир компьютерных технологий в наши дни напоминает Дикий Запад: огромный, опасный, неосвоенный... и таящий в себе неисчислимые сокровища.
Энни слушала затаив дыхание, хоть и не слишком понимала, о чем говорит ее приятель.
— В Нью-Йорке я бы повел тебя в универмаг «Блуми», — заметил Ван, когда они сошли на платформу, — а вот где здесь принято покупать одежду, не знаю.
— Зато я знаю, — ответила Энни. — Зайдем в кафе, выпьем по стаканчику сока, а потом я подойду к какой-нибудь хорошо одетой девушке и спрошу, где она купила такое чудесное платье.
— Неужели у тебя хватит смелости? — рассмеялся Ван.
— Чего тут бояться? — улыбнулась Энни. — Ни одна женщина не обидится на комплимент! А стесняться мне нельзя, если я действительно собираюсь стать журналисткой.
Они зашли в кафе на тихой пешеходной улочке недалеко от центральной площади. Энни взяла себе сок, Ван — пиво. Вскоре в кафе зашли две девушки немного постарше Энни, одеты они были в точности так, как она мечтала одеваться сама. Энни соскочила с высокого табурета и направилась прямо к ним. Польщенные ее словами, девушки охотно назвали адреса своих любимых магазинов.
— Видишь, как все просто? — улыбнулась Энни, садясь на место.
— Предложила бы им присесть с нами! — заметил Ван. — Вон у той, в голубом, потрясающие ножки!
Хорошее настроение Энни мгновенно улетучилось. Она готова была наброситься с кулаками на девушку в голубом только за то, что у той красивые ножки, что она выглядит совсем взрослой и что Ван провожает ее восхищенным взглядом.
«Толстая корова! — сердито думала Энни. — И ноги у нее ничуть не лучше моих!».
Увы, хоть Энни и была хороша собой, ее портила манера одеваться. В своей потрепанной футболке и потертых джинсах она не выдерживала никакого сравнения с модными и элегантными француженками. Ей не хватало того, что по-французски называется chic, и Энни умирала от желания поскорее обрести это таинственное качество, без которого, как она считала, женщина никогда не станет любимой и желанной.
Нужный магазин они нашли без труда. Энни ожидала, что Ван подождет ее снаружи. Общаясь исключительно с дядей, она твердо усвоила, что мужчины шарахаются от магазинов, словно черт от ладана, кроме, конечно, магазинов судового оборудования.
Но Ван разрушил ее представления о мужчинах. Он не только вошел в магазин вместе с ней, но и дал понять, что собирается принять непосредственное участие в покупке.
Взглянув на ценники, Энни в ужасе обернулась к Вану:
— Они слишком дорогие! Графиня, наверно, не представляет, сколько стоит сейчас вечернее платье. У нее ведь совсем нет денег...