*
«Она должна очнуться. Обязательно. Не может быть, чтобы брат был прав. Я смирюсь с чем угодно, только не с ее гибелью» - думала Мелания, не отходя от Элизабет уже пару дней. Адаж был хмур и не проявлял интереса к судьбе девушки. И вот, на закате, когда просыпаются дремавшие днем силы тьмы, Элизабет открыла глаза и с удивлением посмотрела на онемевшую от неожиданности Меланию.
- Привет – сказала она и села.
- Элизабет… – прошептала Мелания и обняла ее – Это все-таки случилось…
- Что случилось? Я вампир?
- Нет – вмешался Адаж – ты полукровка, теперь нет в этом никаких сомнений.
Элизабет улыбнулась, не осознавая плохо это или хорошо.
- Может, наконец, я смогу узнать о вас чуть больше чем знаю? – с лукавой улыбкой спросила она.
- Конечно – Мелания не могла ей ни в чем отказать.
- Твоя история первая – проговорил Адаж – Я хочу рассказать свою наедине.
- Наедине?
- Не ревнуй сестра. Она должна понять, кто такой, а ты итак знаешь.
- Хмм… Тогда я тоже рассказываю свою историю наедине.
Адаж скрылся из виду.
- Я родилась в 1403 году в Париже, во Франции. В то время шла Столетняя война между Францией и Англией. Но нас с братом она не коснулась. Наш отец работал гончаром, а мать прачкой. Временами мы жили бедно, иногда нам нечего было есть. Родители старались обеспечить нас всем необходимым, по мере возможности, но не всегда получалось. За то, нас не обделила родительская любовь, которую мы испытали на себе сполна.
Я росла тихой скромной девушкой и никогда не помышляла о побеге из дома, или о мужчине, как некоторые подростки сейчас. У меня не было какого-то особенного воспитания. Все люди верили в Бога и старались исполнять заповеди, посты. Хотя человеческую жизнь я помню смутно, какие-то эпизоды из нее мне не забыть никогда.
Я дружила с девочкой из соседнего дома – Марией. Ее отец был плотником, а мать няней. Удивительно, но ты точная ее копия! Хотя характеры у вас с ней разные. Мы с Марией знали друг друга с пеленок и старались не разлучаться на долгое время: испытывали друг в друге потребность. Однажды, примерно, когда мне было 15, а ей 16 мы впервые поцеловались. Я знаю, тебе трудно понять меня, но попробуй. Я стала отходить от материнской любви, и все время проводила с Марией. Ей недоставало родительского внимания, и она часто плакала, утверждая, что родители не любят ее. Я старалась помочь, чем только могла, лишь бы не видеть слез, огромных как шары, стекающих по щекам Марии. Наши отношения были тайной для всех. Даже мой брат ничего не знал об этом. Я была для него предметом для подражания, заботливой сестрой идеальной во всех отношениях. Адаж любил меня, и мы любили Адажа за его покладистый характер и добрый нрав.
Но однажды всё изменилось. Он пошел гулять как всегда и пропал. Брат не вернулся ни вечером, ни на следующий день. Обычно он всегда приходил домой и не заставлял нас волноваться. Мы с мамой подумали, что Адаж убежал на войну, однако его ближайший друг Жак опроверг наши догадки, сказав, что видел, как Адаж уходил с какими-то незнакомцами в черный плащах. Мы перепугались еще больше и подумали, что брата бросили в тюрьму. Но это было не так. Адаж бесследно исчез. Мы пролили много горьких слез, не надеясь больше увидеть его. Мать слегла от горя, и ее работу стала выполнять я. Мария помогала мне ухаживать за ней, и почти жила у нас. Ее мать была не против. Все жалели нашу семью и говорили, что Бог обязательно покарает похитителей брата. Мы с Марией в тайне решили, как только мама поправится, отправимся на поиски Адажа. Спросим у каждого жителя Парижа, заглянем в каждый дом и, наконец, найдем его живого и невредимого. Но нашим мечтам не суждено было сбыться. Меня обвинили в грехе.
Церковь делила поступки людей на правильные и неправильные, на праведные и греховные. Зарождалась самая беспощадная машина уничтожения моего времени – инквизиция. Я не знаю, кто донес на нас с Марией, и почему ее тоже не арестовали. Но я была рада, что так получилось. Ибо то, что творилось на допросах, свело бы мою подругу с ума.
Меня обвинили в колдовстве, указав, что состояние моей матери моих рук дело. Они говорили, что я убила брата и сварила из него особое зелье, чем подчинила себе Марию и лишила ее рассудка, приказав телом служить себе. Конечно, я всё отрицала. Тогда ко мне стали применять пытки: били кнутами до потери сознания, кололи, ища на теле нечувствительные места. Я не знала, что была обречена, независимо от того признаюсь или нет. Мне казалось, что мои палачи поймут свою ошибку и отпустят меня. Но всё становилось только хуже. Перед очередной пыткой, когда палач сказал мне, что будет пытать меня раскаленным железом, я не выдержала и призналась во всем, в чем меня обвиняли. Мне уже было все равно, что я умру на костре. Пытки изломали мой дух и страшно искалечили тело. Постоянная боль приводила к частым обморокам и бессоннице. В довершении всего я узнала, что моя мать скончалась после известия о моем аресте. Все твердили, что я свела ее в могилу. Меня бросили в темную сырую тюрьму, пожелав скорейшего ада. Тогда я действительно хотела умереть, чтобы не чувствовать боли и мне было все равно каким способом я умру.