— Вот это тебя приложили, — говорит она и склоняется над моим лицом.
Еще мгновение — и я чувствую, как ее губы касаются моих губ, легко, совсем невесомо. Я даже толком не могу ответить, но чувствую тепло, которое разливается по телу.
— Ну ты и бревно, Поттер.
Паркинсон надевает на меня очки, и теперь я вижу все: ее темные сияющие глаза, светлую кожу и маленькую, едва заметную родинку над губой. Отчетливо вижу лабораторию, в которой нахожусь — со стены тремя глазами на меня смотрит ужасного вида ловец снов из перепутанных длинных волос; глаза вращаются, а посередине свободное место, как раз для моего сердца.
Она легко встает с пола, подходит к ловцу. Глаза следят за каждым ее движением.
— До чего жуткая херня, — говорит она, но не может оторваться, завороженная. — Вот этот глаз — Драко, — Паркинсон водит пальцем вокруг одного из них, и он послушно следует за этой траекторией. — Бр-р!
Выглядит очень пугающе.
— Надо уходить, пока этот сукин сын не очнулся, — ругается она совсем не аристократично.
Наверное, в этом и есть суть Паркинсон — от аристократии в ней только чистая кровь и фамилия.
— Можешь встать? — она дает мне руку, и я пытаюсь подняться, опираясь на нее.
Тело меня слушается, но с трудом. У меня уходит несколько минут, чтобы встать, но Паркинсон не торопит меня и не смеется. Она просто стоит рядом и поддерживает, чтобы не упал.
— Где Гермиона? — спрашиваю я.
— Не переживай, Малфой ее нашел, живая была.
Мы медленно выходим из лаборатории, и три глаза неотрывно следят за нами.
— Получается, — говорю я, отдышавшись, — ты меня сначала убить хотела, а теперь решила спасти?
Паркинсон пожимает плечами.
— Девушки бывают такими непостоянными, — смеется она.
Наверх ведет узкая лестница, и мы идем очень близко. Паркинсон держит меня за талию, и подталкивает сзади.
— Панси? — тихо зову я.
— Чего тебе?
— Я ошибся. Ты не все портишь. Возможно, ты портишь только некоторые вещи.
— О, заткнись.
Паркинсон пихает меня локтем в бок, и я сдавленно охаю от боли. Она улыбается.
*
Мир буквально перевернулся с ног на голову: Паркинсон поддерживает меня, чтобы я мог нормально идти, Малфой залечивает царапины на лице Гермионы, пока она полулежит в кресле.
— Гарри! — она видит меня и делает слабые попытки встать. — У тебя кровь!
— Грейнджер, не дергайся, — осаживает ее Малфой.
Я осматриваю себя: с левой стороны у меня красуется три надреза, кожа похожа на лоскут. Мне незнакомы заклинания, которые могут просто это залечить. Паркинсон заматывает меня в кухонным полотенцем, и ругается, когда пачкает руки моей кровью.
Я смеюсь и охаю от боли. Голова трещит, как будто меня огрели дубиной.
— Надо проверить Луну, — говорю я.
— Ты отключишься на первой ступеньке, Грейнджер, может быть, дойдет до второй, — возражает Паркинсон.
Я почти тронут этой своеобразной заботой.
— Это бесполезно, — говорит ей Малфой, — глупые гриффиндорцы все делают по-своему.
Он подхватывает Гермиону на руки и идет к лестнице, ведущей в комнату Луны. Та слабо сопротивляется, но ее сил не хватает, чтобы сказать или сделать что-нибудь вразумительное.
— Какая ты дохлая, Грейнджер, — ворчит он. — Мешок с костями.
Гермиона почему-то улыбается.
*
В комнате Луны темно, поэтому я не сразу замечаю ее, свернувшуюся в комочек на кровати.
— Луна? — тихо зовет Гермиона.
Комнату наполняет истошный крик. Я вздрагиваю и подбегаю к кровати, Гермиона пытается сделать то же самое, но без поддержки Малфоя почти падает посреди комнаты. Тот ругается и помогает ей встать.
Луна бледная, волосы спутанные, под глазами синяки, губы искусаны до крови. Она как будто спит, но глаза ее открыты.
— Мы здесь, все хорошо. Мы поможем тебе, — я глажу ее по плечу, и чувствую, как она горит.
— Все хорошо, — повторяет она. — Вы пришли, все хорошо.
Гермиона садится рядом на кровати и взволнованно разглядывает ее. Кладет руку на бледный вспотевший лоб Луны.
— У нее жар, — говорит она, — нужно срочно доставить ее в Мунго.
Я киваю и протягиваю руки, чтобы поднять Луну на руки. Но она отталкивает меня с такой силой, что я, удивленный, отпускаю ее.
— Все хорошо, вы здесь. Кошмаров больше нет, у меня теперь цветные сны.
Она начинает кашлять и задыхаться. Я снова беру ее на руки — нужно уходить как можно скорее. Луна больше не вырывается, она обмякла в моих руках, и лежит безжизненной куклой. Мы шагаем в камин, и зеленое пламя уносит нас из дома Лавгудов — места, в которое я надеюсь больше никогда не возвращаться.
*
Мы в палате у Гермионы. Иногда мне кажется, что моя жизнь состоит из сплошных походов по Мунго, уже можно заводить здесь собственную комнату со всеми удобствами. Здесь, на удивление, много людей: Рон и Джинни, Малфой, Паркинсон, даже Невилл пришел. Я смотрю на трех одноглазых однокурсников, и все это кажется мне какой-то странной шуткой.
— Ну же, Гарри, — торопит меня Джинни.
— Луна заболела, — продолжаю я свой рассказ, — магической лихорадкой. Но Ксенофилиус решил лечить ее своими методами. Луне становилось все хуже, но грустила она только из-за того, что друзья о ней забыли. Он писал тебе, — я посмотрел на Джинни, — Чжоу, с которой они были приятельницами, даже Гринграсс написал, хотя они с Луной мало общались, просто однажды разговорились в Косом переулке, а мистер Лавгуд это увидел и запомнил. Хотел заманить вас к себе в дом на интервью, а заодно заставить посидеть с больной дочерью — таким был его план изначально.
— Я чувствую себя ужасной подругой, — говорит Джинни.
— Не твоя вина, что мистер Лавгуд сошел с ума, — успокаивает ее Гермиона.
Она сама бледная и ослабшая, ей пришлось принять Костерост из-за перелома ребра. Я прекрасно помню, как ощущается эта адская боль. Но Гермиона боец, и вида не подает.
— После этого мистер Лавгуд прочитал в книге один из способов прогнать кошмары при лихорадке — сделать ловец снов. Что было дальше, вы знаете. Невилл и Рон пострадали, потому что не навещали Луну, как и девочки, а Малфой — потому что обижал ее в школе.
В палате поднимается шум: все начинают обсуждать произошедшее. Малфой спорит с Невиллом, но вполне безобидно, даже Гермиона слушает их и улыбается. Я замечаю, что Паркинсон выскальзывает из палаты, и через несколько секунд выхожу за ней.
Я нахожу ее на веранде, где она стоит, опершись на белоснежное ограждение, и курит.
— Ненавижу больницы, — говорит Паркинсон, когда замечает меня, — в них нельзя курить.
Пожимаю плечами и встаю рядом. Мы смотрим на маленький зеленый парк, в котором больные гуляют со своими сиделками, и молчим. Думаю, что как будто бы прошел все стадии привыкания к Паркинсон: от ненависти и отрицания до принятия.
— Спасибо, Панси. Я ведь тебя так и не поблагодарил.
— Поттер, прекрати, я сейчас заплачу.
Она смеется.
— Но целуешься ты дерьмово, — добавляет она, поворачиваясь ко мне лицом.
И я вижу хитрый блеск в ее глазах.
— Я был обездвижен!
Мое возмущение веселит ее еще сильнее.
— Не переживай, Поттер. Я могу научить, если захочешь.
Я закатываю глаза от такой наглости, но ничего не отвечаю.
Паркинсон выпускает кольца дыма, и я наблюдаю, как они растворяются в воздухе. Мне удивительно хорошо.
Странные дела происходят. Очень странные дела.