- Я уж старая, глупая, - отмахнулась от него мама, - вот вечером соберетесь, выпьете, обсудите... Ну, бери бутерброд.
Марек взял.
'Конечно, молодая республика еще не до конца встала на ноги. Ожидают решения многочисленные экономические и социальные проблемы, доставшиеся в наследство от короткой постсоветской эпохи. Упадок производства, снижение уровня образования и культуры, недостаточное понимание демократических преобразований стоят на пути нового республиканского правительства. Но с помощью НАТО, советников Евросоюза и кредитной линии, открытой международным банком реконструкции и развития и валютным фондом, у новорожденной страны есть надежда в скором времени стать членом великой европейской цивилизации'.
Жуя, Марек пробежал текст глазами.
Неплохо. Особенно про помощь. Чиновникам Евросоюза понравится. Это же что? Формирует положительный образ и повышает значимость.
А горячей воды нет.
И плиты бетонные с патрулями. Что за бред?
Марек посмотрел на часы. Девять двадцать семь.
Попить чай - и в комендатуру. В department. А там может из правительства с кем встречусь, попрошу об интервью.
Скрипнула дверь, тяжелые шаги по направлению к туалету унесли сутулящуюся фигуру брата. У Марека вспотели ладони - как-то встретит? Расставались нехорошо, расставались разругавшиеся. Двенадцать лет...
Зажурчала вода в ванной.
Марек захлопнул крышку ноута. Встал, сел, встал. Снова сел. Вспотел зачем-то. Вроде столько всего наговорено, только больше воды утекло, и застыли секунды конвойными...
- Ну, братуха!
Брат вдруг оказался рядом.
Марека подняло, прижало, облапило, дохнуло в ухо. Он в свою очередь тоже попытался соответствовать, но руки - одна через локоть - как-то не сошлись.
Андрей был плечист, массивен. Марек помнил его другим, тоже ширококостным, плотным, но все же не такой горой мышц. На его фоне он был глист.
- Надолго к нам? Или насовсем?
Брат улыбался - рот полон плохих зубов.
- Пока репортаж, - сказал Марек.
- А потом снова в евроштаты?
- Не знаю. Там работа.
- Ладно, - Марека отпустили. - А у нас тут полная жопа.
Лицо у Андрея было угловатое, небритое, на черепе - короткий ершик, шрам на скуле, в запавших глазах мигало что-то тяжелое, опасное, губа поджималась, словно слева ее дергало постоянной болью.
- Мальчики, чай! - крикнула из кухни мама.
- Так ли уж жопа? - спросил Марек.
- Расскажу потом.
За столом уместились друг против друга. Марек - в костюме. Андрей - в майке и спортивных штанах, голые плечи - двумя буграми. Конг. Просто Конг.
Мама поставила пышущие паром чашки, сахарницу, полную серых, непритязательных кубиков рафинада.
- Кушайте.
Взяв бутерброд, Андрей хмыкнул:
- Твое?
- Мое, - сказал Марек.
В блеклых фамильных глазах брата что-то дрогнуло.
- Нажористо живешь.
- Пользуйся.
Андрей кивнул.
Откусил, отхлебнул, дожевывая, уставился в кромку стола, что-то поправил там ногтем, потом сам ноготь, желтоватый, плохо остриженный, сунул в зубы.
Щелкнул выключатель электроплитки.
- И я с вами посижу, - подставила табурет мама, оглядела, улыбаясь, сыновей. - Когда-то еще получится? Взрослые совсем...
Она коснулась обоих.
- Мам, - отстранился Андрей.
Марек же дал матери пройтись ладонью по макушке. Он подумал: пусть, ей приятно, а мне пустяк.
- А что у вас тут за блокпост на въезде? - спросил он.
- Неблагонадежные мы, - брат посмотрел на Марека поверх края поднесенной ко рту кружки. - Вся Южная и Комвольцева. И два дома еще...
- Почему?
Андрей фыркнул.
- Натовцев спроси, - он оперся спиной о близкий холодильник. Над правым ухом у него завис синенький магнитик-звездочка. - Митинговали мы полгода назад, вот они и забздели. Тут безработных много, военных бывших... Перебиваемся, кто чем... Я хоть в портовых грузчиках сейчас, но это до конца навигации, месяца два, потом не знаю... Да и навигация - смех один.
Мама вздохнула.
- Тут, сынок, жизнь не сладкая пошла, но я скоро помру, а вы как останетесь? Но хоть свиделись, большое это дело, легко мне теперь.
- Не надо, мам. Помру, помру...
В кружке у Марека, в бледноватой воде плавали чаинки. Чай пах травой и лимонной цедрой и был горьковат.
Марек осторожно отпил.
- Я чего-то не понимаю... У вас же демократия наконец! - вскинул он голову.
Брат посмотрел на него странно. С какой-то жалостью, что ли.
- И что?
- Нет, я серьезно, - начал заводиться Марек, - вон, мама говорит, вы сами хотели отделиться. Раз, - он принялся загибать пальцы. - Действует дорожная карта по объединению с Евросоюзом, это два. Центр города блестит, вымытый, я проезжал сегодня. Это три. Продукты есть. Поезда ходят. Не стреляют.
- Скоро будут, - угрюмо пообещал Андрей.
Марек запнулся.
- Что?
- Мальчики, - произнесла мама.
- Ни хрена ты не знаешь, - сказал брат, отвернувшись. - Вывеску увидел, что яркая. Демократию какую-то увидел. А что за ней, и смотреть некогда.
- Просто здесь надо работать...
Марек не успел закончить фразу, Андрей зло матюгнулся:
- Б...!
Слово подействовало как пощечина.
Оно оставило после себя легкий звон в ушах и тоскливое ощущение подавленности. Русский мат, подумалось, секретное энергетическое оружие, убивает наповал.
- Мальчики, - снова произнесла мама.
Глаза у нее сделались беспомощными.
- Я пойду Динку встречу, - сказал Андрей, вставая.
Он вышел, боднув плечом косяк. Вжикнула 'молния', хлопнула дверь.
- Ты не злись на него, Марик, - торопливо сказала мама, поймав Марекову ладонь. - Он последнее время сам не свой, устает сильно...
- Да нет, я понимаю.
Бутерброд не полез в горло.
Нет, почему б...? Это намек? Намек мне, что я продался? Что живу в Меркенштадте, в Европе, что пять лет как гражданин?
Но я же вернулся.
Знает ли он, как я выбивал этот репортаж, как голос посадил на перспективах, как настаивал, что это интересная европейцам тема?
Конечно, я же б...! А с турками он жил? Когда ночью один обдолбанный сосед может залезть к тебе в окно и, приставив нож к горлу, что-то долго шептать тебе на своем языке, сверкать глазами, хихикать... Ладно, подумал Марек, ладно, я старший, я умнее.
Он снова посмотрел на часы. Девять пятьдесят три.
- Мне, наверное, надо идти.
- Дину-то подожди, - сказала мама, - она у нас - красавица. Уж не знаю, как Андрюшка такую красоту оторвал...
- Его девушка? - спросил Марек.
- Да. Семья откуда-то из-под Воронежа. Там-то, говорят, неспокойно. То ли миротворческая какая операция, то ли Бог знает что еще. Вот они к нам, сюда, на речном теплоходе и подались. В припортовом общежитии теперь живут как переселенцы. - Лицо мамы мечтательно разгладилось. - Вот женится Андрюшка, детки пойдут. И мне умирать покойней...
- Ма-ам.
- Да я ничего, ничего.
Мама засуетилась, достала из шкафчика еще одну чашку с блюдцем, поправила скатерть, тарелку с бутербродами поместила в центр, развернула кружками колбасы к дверям. Зачем только? Чтобы в глаз бросалось?
Марек взболтнул ложкой чаинки. Они закружились, темные и светлые, даже какие-то прозрачные, медленно оседая на дно.
Что пью?
Царапало, царапало душу - он не думал, что они здесь так, в такой прозрачной бедности. Под вышитыми салфетками.
Хлопнула дверь.
- Проходи, Дина, не стесняйся.
Брат говорил будто другим голосом, мягким, легким.
Зашуршала одежда, стукнула снимаемая обувь. Марек обнаружил, что сидит напрягшийся, втянувший голову в плечи. Сыч не сыч, пришелец с другой планеты. С Европы. Почему - поди пойми.
Воображение рисовало больное, забытое, отринутое, светлые Ленкины волосы, веселую зелень ее глаз. С чего он уверен, что Дина на нее похожа?
- Тапочки, - это опять брат.