— Ну, поработаем еще самую малость, и все, думается мне, сойдет превосходно, — заявил мистер Семпрониус своей труппе по окончании стопятидесятой репетиции. Так как мистер Семпрониус не убоялся принять на себя все расходы по спектаклю, ему оказали любезность и единодушно избрали его постановщиком.
— Эванс, — продолжал мистер Гэтлтон-младший, адресуясь на этот раз к долговязому, бледному молодому человеку с пышными бакенбардами. — Эванс, вы бесподобно играете Родриго!
— Бесподобно! — словно эхо отозвались три мисс Гэтлтон.
Мистер Эванс, по мнению всех молодых девиц, был «настоящий душка». Такая интересная наружность и такие чудесные бакенбарды, не говоря уже о его Талантах ведь он писал стихи в альбомы и играл на флейте! Душка Родриго жеманно улыбнулся и отвесил поклон.
— Все же, мне кажется, — продолжал постановщик, — вы еще не вполне достигли совершенства в этом… ну… в падении… в сцене поединка, когда вы… ну, вы меня понимаете.
— Это очень трудно, — задумчиво произнес мистер Эванс. — Последние дни я все падал у нас в конторе, чтобы наловчиться, но оказывается — это больно. Нужно ведь падать навзничь и набиваешь на затылке шишки.
— Только смотрите, чтобы не повалилась кулиса, — заметил мистер Гэтлтон-старший, который, после того как на него возложили обязанности суфлера, проявлял не меньше интереса к спектаклю, чем самый молодой его участник. — Сцена у нас маленькая, сами знаете.
— О, не извольте беспокоиться, — самодовольно возразил мистер Эванс. Я упаду так, чтобы голова пришлась промеж кулис, и ручаюсь вам, что ничего не разрушу.
— Ей-же-ей, — воскликнул постановщик, потирая руки, — «Мазаньелло» {79} будет иметь успех! Харлей поет свою партию восхитительно.
Все хором выразили свой восторг. Мистер Харлей улыбнулся с преглупым видом, впрочем для него довольно обычным, проворковал: «Взгляни, как восток заалел…» и покраснел так, что щеки у него стали того же цвета, что рыбацкий колпак, который он в это время примерял.
— Значит так, — заключил постановщик и стал пересчитывать по пальцам: У нас есть три танцующих поселянки, не считая Фенеллы,{80} и четыре рыбака. Затем еще наш слуга Том. Он наденет мои парусиновые штаны, клетчатую рубашку Боба и красный ночной колпак и тоже сойдет за рыбака, — значит, всего будет пять. Припев мы все, конечно, можем подхватывать из-за кулис, а в сцене на рыночной площади будем расхаживать взад и вперед, накинув плащи и еще что-нибудь. Когда вспыхнет восстание, Том будет с мотыгой врываться на сцену вон оттуда и убегать вон туда. Он должен проделать это как можно быстрее несколько раз подряд, и тогда эффект получится ошеломляющий — будто их там несметное множество. А в сцене извержения вулкана мы будем жечь фейерверк, бросать на пол подносы и вообще производить разный шум — и выйдет наверняка очень похоже.
— Наверняка, наверняка! — закричали все исполнители в один голос, и мистер Семпрониус Гэтлтон удалился, чтобы смыть с лица жженую пробку и посмотреть, как идет «сборка» декораций, созданных кистью любителей и превзошедших все самые смелые ожидания.
Миссис Гэтлтон — добрая душа — была простовата, покладиста, боготворила мужа и детей, и только три предмета возбуждали в ней глубокую неприязнь. Во-первых, она питала неодолимую антипатию ко всем чужим незамужним дочкам; во-вторых, панически боялась показаться смешной, и, наконец, — что, кстати, естественно вытекало из предыдущего, — один вид некоей миссис Джозеф Портер, проживавшей в доме напротив, повергал ее в ужас. Надо сказать, что мирные обитатели Клэпема и его окрестностей, как огня, боялись всякого рода сплетен и насмешек, и посему все были крайне любезны с миссис Джозеф Портер, все обхаживали ее, и льстили ей, и посылали приглашения, подобно тому, как бедный сочинитель, без гроша в кармане, проявляет преувеличенную учтивость по отношению к почтальону, которому следует дать два пенса за доставку письма.