Про «Марию и Мэри» — это тоже не выдумано, а такой случай был. Конечно, я не слыхал, что говорили на паруснике и что говорилось в это время на пароходе. Но таких хозяев-украинцев было полно в Херсоне, на Голой пристани, в Збурьевке, на Днепре. И английских капитанов я таких много видел. Какой именно тот был, что разрезал парусник, я не знаю. Но уверен, что он не очень отличался от тех, каких я знал. Так что ни капитана, ни шкипера-украинца я не выдумал, случай тоже не выдуманный, а только я все это свел вместе. А вот индейцев я ни одного в своей жизни не видал. И как я могу писать про них? И если я начну писать про то, чего не знаю, — это вот будут подлинные враки.
МОЯ НАДЕЖДА
Комсомолу вверена детская литература. Вверено сильное орудие внешкольного воспитания.
Мне думается вот что: взрослые наглухо забывают свое детство. И потому забывают, что им трудно представить себе ощущения растущего человека, который не тот уже сегодня, кем был вчера; когда за месяц, бывает, перевернется мир в его глазах и все засветит по-новому, будто солнце взошло с другой стороны. Взрослому не понять: как это всего хочется сразу? Почему вдруг из теплого дома потянуло удирать в тайгу, укравши со стены одностволку и пять патронов? Почему вчера хотелось стать летчиком, а через неделю — «уйти, где диких зверей ловят»? Нет, у взрослого все это вызовет иногда снисходительную улыбочку, а по правилу — он брови сдвинет и крикнет, чтобы «бросил дурь»…
И вот помню, что выходило: всем взрослым дядькам, скажу правду, верили мы, мальчишки, меньше, чем парнишкам, которые года на три были старше нас. На дядек падало всегда подозрение, что они все только и норовят свою взрослую линию гнуть, а то и наврут, гляди, нарочно, чтобы по-ихнему только выходило: а ихнее все тугое, да пресное, да лишь бы к делу, да к месту, да вовремя. Нет, дядькам мы не верили, во всяком случае этому старшему парнишке и веры больше было — ему-то чего лукавить? Свой ведь брат, и слушались мы такого больше, чем родителей. И мог такой парнишка нас, ребятишек, толкнуть на что хотел. На преступление мог толкнуть и на добро навести. Он сам вчера, можно сказать, стекла бил и назло кусты ломал и знает, из-за чего все это затевается. Ему нечего резоны нам приводить и разводить рацеи, он точно знает пути, по которым течет эта буйная, озорная и смелая жизнь растущего человека, и он может мигом вправить ее в нужное русло: механика этой жизни не забыта, она живет в нем самом.
К комсомолу я обращаюсь с этой моей надеждой: в нем крепче память растущей жизни, ему больше, чем взрослому, должны быть ведомы пути, какими парнишка покоряет и направляет ребячьи умы и сердца.