— Куртизанка… — сказал он. — Да ведь это то же самое, что проститутка.
Ему нравилось следить за тем, как она размышляет. Она смотрела поверх него, куда-то вдаль, очень серьезно, потому что оставалась серьезной даже в игривости.
— Ты никогда этого не поймешь, — сказала она. — Во-первых, куртизанка не берет денег.
Она легла на спину, положила руку любовника себе на грудь, в ложбинку между грудями.
— Выслушай меня. Я хотела быть свободной женщиной, жить так, как мне вздумается. По примеру мужчин.
— Понимаю.
— Мужчины считают естественным иметь любовниц. Так почему женщина не вправе иметь любовников? Вот видишь. Ты не отвечаешь.
— Это разные вещи.
— Вовсе не разные. При одном условии: женщина не должна лгать. Женщина, которая не продается и не лжет, никогда не будет проституткой — понимаешь? Если бы я стала тебя обманывать… даже в мелочах… просто чтобы тебя не огорчить… я не простила бы тебе. И любила бы тебя меньше.
— Почему?
— Потому что считала бы, что твое слабодушие заставляет меня лукавить. Из-за тебя я утратила бы частицу своей отваги. И стала бы потаскушкой, а в тебе увидела бы врага.
— Сколько же в тебе гордыни! Для тебя главное — нравиться самой себе. А мужчину, которого ты любишь, ты хочешь любить вопреки ему. Правда ведь?
В их словах не было ни запальчивости, ни раздражения. Всеми силами они старались проникнуть в тайну любви, что держала их в плену друг у друга. Рука Жана тихонько ласкала грудь Евы, Ева гладила его по плечу. Вздуваемые ночным ветерком занавески натягивали петли, которыми были подхвачены. На берег с нарастающим гулом набегал прибой.
— Нет, не вопреки ему, — сказала Ева. — Ради него… Ради его блага.
— Даже если тебе суждено его потерять.
— Ради того, чтобы его потерять.
— А взамен ты требуешь от него покорности. Твой муж не был покорным, и ты от него отдалилась.
— Он никогда во мне не нуждался.
— А я — я в тебе нуждаюсь?
— Да.
— А если ты ошиблась? Если я не нуждаюсь в тебе? Оба почувствовали, что восхитительное умиротворение, омывавшее их своей благодатью, вот-вот покинет их, и умолкли. Почему вокруг их радости всегда настороже бродит обида?
— Ты нуждаешься во мне, чтобы страдать, — сказала Ева. — А в один прекрасный день ты меня разлюбишь. Ты станешь мужчиной. Хозяином себе самому. И осуществишь свое творческое предназначение в одиночестве, как все истинные самцы-мужчины.
— Но я не хочу страдать, — сказал он.
И тоже задумался, не решаясь высказать свой самый затаенный упрек.
— Я не хочу, чтобы ты относилась ко мне как к ребенку, — немного погодя сказал он. — Твоя опытность мучает меня. Она сводит меня к нулю. Уничтожает меня. Я перестаю быть Жаном Лепра. Я становлюсь неким мужчиной, которого ты обнимаешь. И потом, твое одиночество, твое творческое одиночество, думаешь, я могу с ним смириться?
Она придвинулась к нему, обволокла его своим телом — единственной реальностью, в которую он в эту минуту верил. Любовь вела их к искренности, искренность — к любви. Наступивший день, разлучив их, даст горькие ответы на вопросы, которые они задают себе ночью в любовном смятении. Щека к щеке лежали они в теплом гнезде, свитом их сплетенными телами.
— Давай жить вместе, — предложил Лепра. — Оставь своего мужа.
— Ты слишком молод, Жанно.
— Что тебя удерживает при нем? Деньги?.. Но ты ведь богата. Слава? Ты сама знаменита. Любовь? Ты его ненавидишь. Что же тогда?.. Я молод, но ведь и ты не старуха.
— Если я уйду от него, получится, будто я всю вину беру на себя. А на это я ни за что не соглашусь.
— Видишь, тобой руководит гордыня.
— Не будь у меня гордости, я стала бы его рабой.
— Но теперь речь обо мне… о нас.
— Нет, поверь мне, это невозможно. Во-первых, он способен на все.
— Так уж и на все! — сказал Лепра. — Ты преувеличиваешь. Ему известно о нашей связи, но не похоже, чтобы это его очень волновало.
— Ты его не знаешь. Он страдает… Да, у меня были увлечения. Ты тогда еще не вошел в мою жизнь, Жанно. Так что тебя это не может задеть… А он с этими интрижками мирился. Он знал, что он сильнее и я снова вернусь к нему. Но на сей раз он понял, что это всерьез. И он страдает… А он бывает злым.
— Злым! — воскликнул Лепра.
— Да, на свой лад, на свой всегдашний коварный лад. Ты принимаешь его за добродушного толстяка! Так вот на самом деле он совсем другой — беспокойный, подозрительный. Его тянет интриговать. Чтобы добиться своего, он месяцами строит козни. Мы с тобой из породы нетерпеливых. Особенно ты. А он — он умеет ждать. В этом его сила.
— Послушай, — сказал Лепра.
Поднялся ветер. Море глухо ворчало. По усыпанной гравием аллее неслись сорванные листья, невнятно шелестел всей своей листвой увивший стены плющ. Лепра протянул руку к ночнику, повернул к себе светящийся циферблат маленького будильника. Четверть третьего.
— Мне послышалось… — шепнул он.
— Это ветер, — сказала Ева и тотчас вернулась к занимавшей ее мысли: — Бояться его нам нечего, я не это имела в виду… Но лучше его не раздражать.
— Да я ему морду расквашу.
Она шутливо пощупала узловатые мышцы своего любовника, и оба рассмеялись, теснее прильнув друг к другу.
— Повредишь себе руки, — сказала она. — А я этого не хочу. Они слишком хороши… Скажи… Если бы тебе предложили сыграть по случаю праздника, но очень торжественного праздника…
— Я отказался бы.
— Ни в коем случае, дурачок. От такой удачи не отказываются… Жан, я серьезно, я хочу тебе кое-что предложить… Я не хотела говорить… и потом… Ну так вот — через три недели ты выступишь в Гала-концерте, организуемом радиокомпанией. Я обещала.
Ева ждала. Кончиками пальцев она дотронулась до его груди, может быть желая уловить нарастающий гул волнения. Лепра отстранился от нее, словно ему стало вдруг слишком жарко, и бесшумно встал.
— Куда ты?
— Хочу выпить… Такая новость… Я… совсем не ждал…
Он старался сделать вид, будто, обрадован. А сам был взбешен. Охвачен внезапной, холодной яростью. Нервное озлобление почти до боли обостряло, ускоряло мысль. Выступать в Гала-концерте между имитатором и иллюзионистом. И она обещала. В самом деле, он всего лишь дебютант. Он не имеет права спорить.
— И что же я буду играть? — издали спросил он.
— Что захочешь… Шопена, Листа… Лишь бы то, что доступно широкой публике.
Он молча искал свою одежду. Ева вдруг зажгла верхней свет.
— Жан… Что с тобой?
Уединившись в ванной, Лепра не ответил. Если он начнет с ней препираться, одно слово потянет за собой другое, и дело кончится ссорой. Ева любила ссоры, ей нравилось вывернуть противника наизнанку, доказать ему, что он действует из мелких побуждений. Все недобросовестные уловки были ей отлично известны. А Лепра вовсе не хотелось ни в чем каяться.
— Жан, — окликнула она. — Жан! Неужели ты откажешься? Мне стоило такого труда уговорить Маскере.
Неужто ей непонятно, до какой степени он унижен? «Порву с ней, — подумал он. — Пора. Своим будущим я займусь сам».
— Маскере был просто очарователен!
«Еще бы, — думал он. — Он тоже из тех, кто ни в чем ей не откажет. Ладно. Надеваю пиджак и ухожу. Играть перед толпой идиотов, набитых сандвичами и печеньем. Всему есть предел!»
Ева умолкла. Значит, уже обиделась.
Лепра грубо толкнул дверь.
— Послушай…
Но она не смотрела в его сторону. Она впилась взглядом во что-то в глубине комнаты. Лепра посмотрел туда же. На пороге комнаты стоял Фожер, совершенно невозмутимый, руки в карманах плаща.
— Прошу прощения, — сказал он. — Можно войти? Он вынул платок, обтер лоб, потом губы.
— Очень сожалею, что прервал вашу беседу. Ищешь свой галстук, малыш? Вот он.
Он подобрал галстук и бросил его Лепра, тот не стал его ловить.
— Что вам угодно? — спросила Ева.
— Мне… ровным счетом ничего, — ответил Фожер все так же спокойно. — Я вернулся к себе домой. Полагаю, я имею на это право. Допустим, я вдруг устал. Хлебнул лишнего, только и всего.