— Это понятно, Катя, милая, как ты?
— С тех пор как мы пили кофе на Литейном, ничего не изменилось.
Я молчу. Я не представляю, каким образом можно было бы прямо сейчас рассказать последние годы жизни. Я догадываюсь, нет, я даже знаю, откуда-то знаю, что времени у меня в обрез. Нужно сказать что-то главное. И я решаю сказать только самый конец — конец того монолога, на который мне потребовалось бы три с половиной часа:
— С каждым днем я слабее. Близкие не верят, я говорю им, что я слабый, малодушный и плохой человек. Они не в состоянии принять простую правду. Они говорят всегда одно и то же: самоуничижение — грех. Они не могут понять, что меня никогда не занимало самоуничижение. Я не ищу утешения и разубеждений, я просто хочу, чтобы они были в курсе: в некоторые дни мне страшно настолько, что я закрываю форточку и зашториваю окна — я не хочу знать, что окружающий мир существует. Я вовсе не хочу, чтоб меня любили такой, какая я есть, мне бы никогда бы и в голову не пришла такая глупость. Напротив, я не хочу, чтобы они любили несуществующего человека.
— Я все понял, мне достаточно глянуть краешком глаза, — голос Аркадия звучит приподнято. Трезво. Легко и иронично. — Итак, дела твои, разумеется, серьезные, и тебе не до полонезов. Но помни, чемпионы тоже могут засмотреться на пробегающий пейзаж и наступить на…
Я смеюсь.
— «На», Катя, — это на листья, семечки или сухую траву…
Я снова смеюсь. Я босиком. Посреди темной комнаты. В квартире холодно. Я изо всех сил вслушиваюсь в фоновый шум. Что там? Ресторан? Лобби ушедшей под воду Новоорлеанской гостиницы? Я понимаю, что просто не помню, когда в последний раз чувствовала себя столь защищенной.
— Жизнь здесь не проста, — говорит Аркадий. — Впрочем, как и у вас. Поэтому что-либо конкретно описывать не имеет смысла вообще… Катя… милая, не особенно торопись сюда…
Связь прерывается.
Утром меня будит звонок. Улан-Удэ. Моя подруга хочет узнать, как дела. Без перемен.
— Помнишь, ты подсадила меня на такое игристое, розовое? Мы покупали его в «Проспекте»… «Проспекте»?
— «Перекрестке», — поправляю я.
— Ну да; там оно стоило сколько? Пятьсот рублей, кажется, пятьсот восемьдесят, что ли, да? Ты знаешь, сколько оно стоит у нас?
— Сколько?
— Тысячу, — говорит она. И, выдержав паузу, восклицает:
— И как тут пить?! Скажи мне, как пить?! Вот вы живете в своей Москве, вы хоть понимаете, что у вас все условия созданы для питья?!
После разговора я откладываю телефон на подушку. Некоторое время я лежу, глядя на телефон. Проходит минута. Может быть, две. Может быть, десять. Я не знаю. В конце концов, я все-таки беру телефон и открываю список входящих. Все чисто. Между последним звонком в разделе «вчера» и звонком из Улан-Удэ ничего нет. Но это ничего не меняет.
Фотограф TOMER IFRAH WWW.TOMERIFRAH.COM /@TOMER_IFRAH
