ГЛАВА десятая
Ужас нескольких часов, проведенных в магазине "Ботаникас", был наполнен мукой и неимоверным напряжением, словно я вытягивала Джоэла на канате из пропасти. В моих ночных кошмарах тени и запахи неизвестных мне трав сливаются с беспрерывным шелестом, и тогда я встаю и долго хожу по комнате, убеждая себя, что все давно позади.
Шелестящие звуки издавали ящерицы. Дон Педро, хозяин магазина, держал их в клетке возле железной печки. Заметив, что я с трудом переношу их возню, он снял с клетки кусок материи, чтобы я могла их увидеть, сунул руку в клетку и вытащил одну из них. Перевернув, он провел пальцами по её брюшку, и я, несмотря на все усилия, не смогла скрыть отвращения.
Он улыбнулся, а я попыталась показать свое равнодушие к происходящему.
- Вы вспарываете им животы? - спросила я.
Продолжая улыбаться, он кивнул головой. Как я потом узнала от доктора Райхмана, вспарывание животов у ящериц было частью "хекизо" - заклинания, приносящего болезни или смерть. Дон Педро был колдуном, "брухо", и Райхману была известна его репутация. Он имел дело с ящерицами, головами змей, которые посылались жертвам в спичечных коробках, и с землей из свежих могил для вызова духов умерших.
Но тогда мне приходилось доверять только своему инстинкту. Мне было наплевать на жесты дона Педро лишь потому, что он хотел, чтобы я чувствовала себя неловко. Это была злая забава, вроде того, когда один ребенок пугает другого резиновой змеей. Когда я отвернулась от клетки с ящерицами, то увидела изображение Святого Михаэля, висящее на стене вниз головой. Я не связала тогда это с "брухерией", но это было странно и как-то неприятно, как, впрочем, был неприятен и сам дон Педро со своим ожерельем из зубов. Неприятным было и то, что Вероника ушла. Проводив меня за черные портьеры, она, казалось,сочла свои обязательства выполненными и удалилась. Я осталась наедине с доном Педро и миссис Перес.
Вначале я решила, что миссис Перес скрывается от полиции, а дон Педро - кто-то из её родственников.
И сейчас я думаю, что ошиблась из-за его терпеливости. Для постороннего человека он слишком спокойно относился к её бессвязным рассказам. Он переводил для неё и для меня, и я не чувствовала, его вмешательства. Я хотела найти Тони, а Тони был её сыном, Мне нужно было во что бы то ни стало помочь Джоэлу, и я понимала, что она может помочь.
Дон Педро переводил. Она пыталась доказать мне, что сначала у них все было гладко. Она выросла в маленькой деревушке на восточном побережье Пуэрто-Рико, где её отец держал магазинчик рыбацких товаров. Семья была бедна, но достаточно строгих правил. Она и сестры получили достойное воспитание. У них была обувь, они ходили в школу, но отец был настолько строг, что не позволял им посещать деревенские танцы. Они стирали, гладили и помогали своей матери. По воскресеньям и в праздники они появлялись в церкви в опрятных и чистых платьях.
Когда ей исполнилось шестнадцать,она отправилась в Сан-Хуан к своей двоюродной сестре, чтобы посмотреть фиесту. Там, на пляже, при свете костров, в разгар праздника она впервые встретила отца Тони.
- Он был черный, не как я, а настоящий негр - рассказывала она, кроме того, он был в плохой компании, "con muchas malicias".
Она решила тогда, что он очаровал её любовным заклинанием. Они поженились. Я поняла, что они не венчались в церкви, а просто стали жить вместе. Возможно, у него даже была другая семья. Он плавал на шхуне, курсировавшей между Сан-Крокс и Сан-Томас, и когда бывал в порту, страшно пил, но в порту он бывал все реже и реже. Тони родился, когда отец уже больше не появлялся. Вскоре кончились последние сбережения. Есть было нечего и нечем было платить за квартиру. В отчаянии она все ещё не желала возвращаться в деревню и сошлась с пожилым человеком, который неплохо относился к её ребенку, официантом в кафе "Сан-Хуан". Он был опрятен, не пил, и у него была лачуга в Ла-Эсмеральде. С ним они жили относительно спокойно.
Когда Тони исполнилось два года, неожиданно объявился её моряк. Пьяный и игривый, он вломился в тот сарай, где оставил её. Узнав от соседей, что у него появился соперник, он пришел в ярость и ворвался в лачугу в Ла-Эсмеральде, чтобы убить её за неверность.
Он не убил её, а, повалив на пол, долго топтал, в результате она угодила в госпиталь с переломанным тазом и потому больше не могла иметь детей. Полиция разыскивала его, но ему, вероятно, удалось уйти в море. Во всяком случае, она больше о нем не слышала.
Она лежала в муниципальной больнице многие месяцы,ее никто не навещал, за исключением соседки по имени Тереса. Страх её пожилого любовника перед моряком пересилил в нем все остальные чувства. Он оставил Тони на Тересу и отправился в Нью-Джерси, где его брат работал на фабрике. Когда она наконец вышла из госпиталя, идти ей было не к кому, кроме Тересы. Тереса же вела веселую жизнь. Она работала в барах на холме возле площади. Напившись, теряла всякий стыд и приводила мужчин в свою лачугу, где от детей их отделяла только занавеска. Миссис Перес стала официанткой в баре. Тут её повествование стало несколько туманным. Подумав, что дон Педро редактирует её рассказ, потом я решила, что миссис Перес делает это сама, видимо, считая, что эта часть её жизни к Тони никакого отношения не имеет. Мне показалось, что тут она сильно заблуждается.
Когда она встретилась со своим новым мужем, Тони было шесть лет. Того звали Рамон. Он не пил и не играл в азартные игры, к тому же у него водились деньги. Тони, к сожалению, его терпеть не мог. После многочисленных попыток совместить их друг с другом, она поддалась уговорам Рамона, и они отправили Тони к его старой тетке, которая жила неподалеку от Гайаны.
- Это было в деревне, - говорила она. - Там живут очень простые люди, они работают на плантациях сахарного тростника. Я думала, так будет для него же лучше.
Мне в это не очень верилось. Я видела эти маленькие деревушки по берегам острова. Сараи из цинка и рубероида, утопающие в мангровых болотах, вонючая грязь, кишащая крабами и ящерицами, ползающими по стенам лачуг. Воду набирали из колодца или просто собирали дождевую в какой-нибудь ржавой бочке. Вместо посуды - старые консервные банки. По пальмовым рощам бегали тощие свиньи и куры, а люди питались плодами хлебного дерева и собирали съедобные корни.
Я представила себе обиженного шестилетнего мальчика, заброшенного из-за очередного чужого мужчины в лачуге у какой-то старухи. Страх и гнев сменяли друг друга, он убегал из дома, а его возвращали обратно.
- Это была плохая женщина, - рассказывала миссис Перес. - Она делала "каньита".
Дон Педро на минуту задумался.
- Каньита - это самогон, - объяснил он.
Но это был не худший из её грехов. Насколько я поняла со слов его матери, у Тони проявилась какая-то форма эпилепсии, от которой старая тетка нашла единственное лекарство - она его била. Иногда привязывала его к спинке кровати и колола иголками, иногда палила ноги горящей головешкой.
- Когда я узнала об этом,то просила вернуть его, - говорила миссис Перес, - но Рамон запретил мне это. Он был вором и водился с нехорошими людьми. Я его боялась.
Прошло ещё шесть лет, и мучения кончились. Рамон зарезал какого-то матроса, а его самого застрелила полиция.
Я решила, что теперь должен был наступить период беспомощности, после которого появился бы новый спаситель. Так оно и было, и на этот раз спасителем оказался мистер Перес. Он жил в Штатах и хотел туда вернуться. Он сказал, что возьмет с собой её и даже Тони. Когда она поехала в Гайану за Тони, то обнаружила, что тот не хочет возвращаться.
Я представила этот безумный день. В новом розовом платье, что купил ей мистер Перес, в розовых туфлях и с маленькой розовой сумкой, она шла между кур и полуголых детей к лачуге старой тетки. Тони в ней не оказалось, а пьяная от "каньиты" старуха отказалась говорить, где он находится. Пятидолларовая бумажка развязала ей язык, и оказалось, что в свои двенадцать лет, несмотря на пытки, которые, по мнению старухи, должны были привить ему уважение к старшим, Тони совершенно испортился.