Софа дважды стучит и открывает дверь в мой кабинет, не дожидаясь ответа. В её глазах пляшет искорка, а уголки губ приподняты в хитроватой усмешке. Я явно не единственная, кого привлекает мой пациент.
— Твой клиент на два часа здесь, — нараспев произносит она.
Делаю глубокий вдох и надеваю маску профессионализма.
— Прекрасно. Проводи его.
Глеб входит в мой кабинет. Сегодня он ограничивается коротким кивком вместо своего обычного игривого приветствия. На лбу залегли морщины напряжения, между бровями пролегла глубокая складка, а «гусиные лапки» стали ещё заметнее. В последнее время он часто щурится или хмурится.
Указываю рукой на кушетку и одариваю его выверенной улыбкой в сочетании с отработанным приветствием.
— Здравствуй. Рада тебя видеть.
Он садится и молчит. Теперь, когда мы всего в нескольких шагах друг от друга, понимаю, что, возможно, приняла морщины стресса за признаки беспокойства. Он выглядит так, будто его собаку переехал автомобиль. Но я не комментирую внешний вид пациентов.
Скрещиваю ноги, закинув одну на другую. Глеб, не отрываясь, смотрит вниз, проводя рукой по волосам.
— Как прошла твоя неделя? — спрашиваю я.
— Не очень, — вздыхает он.
— О? Мне жаль это слышать. Расскажи, что случилось.
— Я был на свидании. И всё прошло не очень хорошо.
Волна ревности поднимается, густая и стремительная. Она обжигает мои щёки, и я надеюсь, что Глеб этого не замечает.
— Что произошло?
Он смотрит в окно.
— Я пригласил её на ужин. Мы хорошо провели время. Она пригласила меня к себе.
— Хорошо…
Он кривится.
— Я не смог… ну, ты понимаешь.
— Ты имеешь в виду физически?
— Да, я имею в виду физически. Мне нужно это проговорить? Тебе нужно, чтобы я сказал, что у меня не встал член?
Несколько раз моргаю.
— Мне жаль. Не хотела тебя расстраивать. Я не была уверена, имеешь ли ты в виду, что не смог пойти на это морально или физически. Мы много говорили о твоей подавленной вине, поэтому я подумала, возможно…
Он раздувает щёки и опускает голову.
— Прости. Это было грубо. Я просто расстроен. И говорить об этом неловко.
— Хорошо. Понимаю. Но почему бы нам немного не вернуться назад? Потому что, хотя это и проявилось как физическая проблема, этот тип проблем часто возникает из-за тревоги и стресса. Наш разум почти всегда контролирует наше тело. Расскажи мне о женщине, с которой ты встречался? Ты знаешь её давно или познакомились недавно?
— Недавно познакомился.
— Как вы познакомились?
— В приложении для знакомств.
Мои губы сжимаются в мрачную линию.
— Как она выглядит?
Он поднимает голову, чтобы посмотреть на меня, и щурится.
— А это имеет значение?
Чёрт.
Не имеет.
Разве что для удовлетворения моего болезненного любопытства. Не могу не думать обо всех этих маленьких блондинках, с которыми он якшался в разных ресторанах. Мне интересно, все ли эти женщины тоже были на свиданиях.
К счастью, я научилась искусно скрывать свои промахи.
— Возможно, она напоминала твою жену, и это вызвало много смешанных чувств.
— Не думаю, что это имеет к ней какое-то отношение, — его взгляд мечется, словно он что-то обдумывает, затем сосредотачивается и встречается с моим взглядом. — Есть другая женщина.
Это как удар, удар под дых в мягкий живот, когда меньше всего этого ждешь.
Сглатываю.
— Продолжай…
Глеб снова проводит рукой по волосам.
— Я поглощён ею. Не могу перестать думать о ней. Единственный раз, когда я, кажется, способен, ну, ты понимаешь, возбудиться, это когда думаю о ней.
Моё сердце бешено колотилось с тех пор, как вошёл Глеб, но теперь кажется, что оно пытается вырваться из моей груди. Есть не одна женщина, а две.
— Расскажи мне о другой женщине. Вы встречались с ней раньше?
Он качает головой.
— Она под запретом.
— Она… студентка?
— Нет, — его челюсть сжимается.
Вспоминаю, как следила за ним, за женщиной в итальянском ресторане. Молодая блондинка с шумным смехом. Это она? Или, может быть, это женщина, с которой он иногда ходит между корпусами после занятий? Другая блондинка. Эта постарше. Может ли коллега по работе быть под запретом? Может быть, она его руководитель кафедры? Это усложнило бы дело…
— Давно у тебя эти чувства к другой женщине?
Он отводит взгляд, словно погрузившись в раздумья, затем встречается со мной взглядом.
— Почему секс намного лучше, когда занимаешься им с тем, с кем не должен?
— Полагаю, это эффект запретного плода. Это острые ощущения от мысли о сексуальных или романтических отношениях с тем, с кем нам нельзя. Это обостряет все чувства. Однако для некоторых людей мысли о том, чтобы быть с кем-то — даже с кем-то столь же табуированным, как священник или супруг начальника, — также дают чувство безопасности.
— Или, может быть… — Глеб сглатывает. — Твой врач.
Воздух воспламеняется, опасно потрескивая вокруг нас.
Сжимаю подлокотник своего кресла.
— Безопасность заключается в том, что, хотя ты можешь фантазировать о запретном человеке, реальность такова, что этого никогда не может произойти. Если мы фантазируем о человеке, который достижим, это не так, поскольку реальность этого — реальная возможность.
Глеб наклоняется вперёд, приближаясь ко мне со своего места.
— А что, если человек, который находится под запретом, на самом деле не так уж и под запретом, как мы думаем? Тогда это становится опасным?
Открываю рот, чтобы ответить — чем, я понятия не имею, — но ничего не выходит. Глаза Глеба сверкают, словно ему нравится, как я ёрзаю. Но не может же быть так, правда?
Он откидывается назад со своего места.
— У тебя когда-нибудь был запретный плод, доктор Макарова? Может быть, спала с пациентом?
— Что? Нет, конечно, нет.
— А думала об этом?
Мой разум перебирает десятки раз, когда я думала об этом — как мастурбировала, думая о Глебе, как целовалась с Марком, представляя, что это мой собственный, запретный пациент — тот, который более запретный, чем любой пациент мог бы быть — как я не хотела ничего иного, как чувствовать его большие руки по всему моему телу.
Уголок губ Глеба приподнимается.
— Ты краснеешь. Было.
— Нет. Я, я… не думаю, что это подходящий разговор для нас.
Всё выходит из-под контроля, и я понятия не имею, где находятся вожжи, чтобы натянуть их и остановить это. В разгар моего безумия раздаётся стук в дверь кабинета. Никто никогда не прерывает сеанс, но сейчас я хватаюсь за эту возможность.
— Войдите!
Софа приоткрывает дверь и просовывает голову.
— Мне очень жаль, что я прерываю. Мне только что позвонили из школы моего сына. У него жар, и я не могу дозвониться до своей мамы, чтобы она забрала его. Ничего, если я отлучусь?
— Конечно. Иди.
— Спасибо, — она смотрит на Глеба, который даже не потрудился повернуть голову, и виновато улыбается. — Ещё раз извините, что прерываю.
Дверь закрывается, и мой кабинет, который для центра Москвы довольно приличного размера, внезапно кажется очень маленьким. И, видимо, я была единственной, кто позволил вмешательству Софы прорваться сквозь напряжение. Потому что Глеб смотрит на меня с такой интенсивностью, что мне кажется, будто я коснулась оголённого провода.
— Прости за это, — говорю я. Выдавливаю улыбку, но в лучшем случае она получается натянутой.
— Могу рассказать тебе о женщине, о которой я фантазирую? О некоторых вещах, которые хочу с ней сделать?
— Не думаю…
— Я хочу наклонить её на её столе, — моя челюсть отвисает. — И войти в неё сзади.
Моё дыхание становится частым и поверхностным. Я должна что-то сказать. Прекратить этот разговор. Но не могу. Я хочу услышать больше. Пройтись по краю.