А преследование — это преступление.
Так что я могу сообщить об их слежке, но не раскрывать, что они пациенты, или что-либо, сказанное во время наших сеансов. Я прекрасно понимаю, по какой тонкой грани хожу.
Следователь Гребенщиков хмурится ещё сильнее, но я вижу, что он полностью сосредоточен на мне.
— Кто?
Делаю ещё один вдох, ещё одну попытку успокоить нервную систему.
— Глеб Соловьёв.
Глаза следователя расширяются.
— Глеб Соловьёв? Мужчина, чья семья… — Он качает головой. — Когда это началось? Можете ли Вы быть более конкретны в том, что он делает? — Он достаёт блокнот и записывает, пока я отвечаю на его вопросы.
— И какие у Вас были с ним взаимодействия? Он инициировал все из них, или Вы тоже инициировали какие-то?
Сжимаю губы, отвечая как можно правдивее. Рассказываю ему то, что могу, о чувстве, что на меня смотрят, о шагах за спиной. Но опять же — я не могу сказать ему, что он пациент. Я также не скажу ему, что мы с Глебом спали, потому что это ещё одна вещь, которая может доставить мне неприятности.
Так много всего, чего я не могу сказать.
Я также осознаю иронию того, что сижу здесь и прошу запрещающее предписание против человека, который несколько месяцев назад мог бы иметь основания получить его против меня из-за моей слежки. Но мои намерения никогда не были навредить; как раз наоборот. А я понятия не имею, каковы намерения Глеба.
К тому времени, как я ответила на все вопросы следователя Гребенщикова, он откидывается на спинку стула так, что я понимаю: оснований для запрещающего предписания, вероятно, недостаточно. Сжимаю руки в кулаки, почти готовая сказать остальное — что Глеб и Анна оба случайно пришли ко мне на терапию. Но вместо этого продолжаю и объясняю, как Глеб следил за мной на одном из моих свиданий, вмешался посреди него. И как я гуляла на днях вечером, и он появился из ниоткуда, остановив меня.
Всё это правда.
Я просто опускаю ту часть, где я была рада его видеть, где я вернулась в его квартиру, и мы занялись сексом.
— Не знаю, что сказать, доктор Макарова. Это крайне необычно. И видеть кого-то в городе — особенно в центре Москвы — я имею в виду, конечно, Вы его узнаете, но это не значит, что он Вас преследует.
У меня перехватывает дыхание.
Мне нужно больше.
Я должна рассказать ему больше.
— Его бывшая девушка. Как я уже сказала, она тоже меня преследует.
— Откуда Вы знаете?
— Моя ассистентка видела, как она следит за мной. Она приходила ко мне на работу. Она следила за мной. — Сглатываю, пытаясь придумать, что ещё я могу сказать. — Я не чувствую себя в безопасности. Я хочу запрещающие предписания на них обоих.
— Ну, мы можем попробовать. — Следователь Гребенщиков делает ещё заметки. — Хотя должен Вам сказать, я не слышу никакой конкретной угрозы Вашей безопасности. И почему-то мне кажется, что Вы не рассказываете мне всей истории, доктор Макарова.
Прерывисто выдыхаю и киваю.
— Есть вещи, которые я не могу сказать, потому что мне не разрешено. Если Вы можете читать между строк…
Он щурится на меня.
— Не можете сказать, а не не хотите? Значит, это связано с врачебной тайной?
Стараюсь сохранять как можно более бесстрастное выражение лица.
— Я не могу сказать.
Он хмурится и выдвигает ящик.
— Хорошо. Ну, есть несколько форм для заполнения. Я передам их окружному прокурору, а затем судья их рассмотрит. Можете назвать имя девушки?
Снова колеблюсь, но у меня есть право защищать себя.
— Анна Тимшина.
Следователь записывает, но на середине её фамилии замирает.
— Почему это имя кажется знакомым? — бормочет он, глядя на запись. Он заканчивает писать, моргает, а затем поднимает на меня глаза. — Подождите секунду.
Он встаёт, подходит к картотечному шкафу и выдвигает средний ящик. Он просматривает то, что похоже на сотню папок. Смотрю, сбитая с толку, желая, чтобы он уже дал мне формы, чтобы я могла с этим покончить. Мне не терпится уйти отсюда.
Вернуться домой.
Наконец, он снова садится в кресло, перебирая бумаги. Он проводит пальцем по форме, заполненной чёрными чернилами, и снова замирает.
Он поднимает глаза.
— Суда, очевидно, не было, поэтому единственный раз, когда я столкнулся с этим именем, был, когда я брал показания свидетеля, и позже, когда их печатал. Что было уже давно. Вот почему оно только смутно показалось знакомым.
— Свидетель? — говорю я. — Я запуталась.
Следователь Гребенщиков поворачивает бумагу в руке ко мне лицом и указывает на середину страницы.
— Анна Тимшина была свидетелем, который видел, как машина Вашего мужа сбила Соловьёвых.
Глава 40
Сейчас
— ОВД, чем могу Вам помочь?
— Здравствуйте. Могу я поговорить со следователем Гребенщиковым?
Это мой второй звонок за два дня, но прошло уже три дня с тех пор, как я лично к нему ездила.
И ничего.
Ни звонков.
Ни вестей.
Определённо, никакого охранного предписания. Чувство беспомощности и нарастающей паники душит меня, словно невидимая петля.
— Следователя Гребенщикова сегодня нет. Может, кто-нибудь ещё Вам поможет?
Вздыхаю, и этот звук кажется мне невыносимо громким в тишине моей квартиры.
— Не думаю.
— Хотите оставить сообщение на его голосовую почту?
— Эм, конечно. Спасибо.
Женщина соединяет меня.
Голос следователя Гребенщикова, записанный на автоответчик, что-то бормочет о звонке 112 в случае чрезвычайной ситуации, а затем раздаётся длинный, ровный гудок. Обычно я собираюсь с мыслями, прежде чем оставить кому-то голосовое сообщение, но сейчас мне уже всё равно. Я знаю, что не смогу звучать спокойно и собранно, и мне плевать. Мой психиатр внутри меня кричит о необходимости контроля, но я слишком измотана, чтобы слушать.
— Здравствуйте, следователь Гребенщиков. Это Марина Макарова. Я надеялась получить новости по поводу предписания, потому что, ну… мне нужно сегодня идти на работу. Я отменила приём пациентов последние два дня, но больше так продолжаться не может. Я нужна моим пациентам. И у меня закончилось молоко. — И вино, хотя этого я не говорю. — В общем, я не могу сидеть взаперти в своей квартире, так что мне придётся выйти. Но, честно говоря, одна эта мысль ужасает меня до дрожи. Я имею в виду, почему они это со мной делают? Чего они от меня хотят? — Нервно расхаживаю по квартире, говоря без остановки. Когда мой взгляд падает на блестящие новые замки, которые я попросила установить вчера, я сглатываю. — Если Вы могли бы перезвонить мне, как только получите это сообщение, я буду очень признательна. Спасибо.
Отключаю телефон и вижу, что пришло новое сообщение от Софы.
Софа : Доброе утро, босс. Просто хотела убедиться, что сегодня мы работаем.
Мне хочется напечатать в ответ: «Отмени всех пациентов до дальнейшего уведомления». Но я не сделаю этого. Мне нужна моя практика так же сильно, как и я ей. К тому же, стены этой квартиры буквально давят на меня, сужаются, грозя раздавить. Поэтому вместо этого я печатаю, что буду в офисе к восьми, и пытаюсь замазать тёмные круги под глазами.
Это, конечно, бесполезная попытка. Потому что «глаза панды» — это только половина проблемы. Я ещё и похудела. Больше, чем мне казалось. И я давно не видела солнечного света. Мои глаза запали в бледное, осунувшееся лицо, которое выглядит больным. Что, полагаю, и есть правда.
Выхожу из квартиры, как беглая преступница — сначала заглядываю в глазок, прежде чем открыть три замка, которые теперь висят на моей двери, смотрю по сторонам на улице, прежде чем метнуться к ожидающему Яндекс.Такси. Даже когда я внутри машины, я не чувствую себя в безопасности. Мои глаза шарят по улицам, выискивая их.
Глеба.
Анну.
Когда вхожу в офис, лицо Софы вытягивается.
— Ох, Мара. Ты выглядишь ужасно.
— Я не очень-то хорошо спала.
— Или вообще не спала… — Она качает головой и выходит из-за своего стола. — Ты уверена, что это хорошая идея? Может, стоит подождать, пока тебе не позвонит следователь, прежде чем возвращаться к работе?