Однажды в классе появилась хорошенькая сменщица миссис Хардинг.
— Миссис Хардинг нездорова, сегодня я вместо нее, — сообщила она. Но мы видели беспокойство на ее лице, и мы догадались, что был какой-то секрет, который она пока не скажет. Мы терпеливо ждали. А через несколько дней сам директор пришел в класс, чтобы сообщить нам, что миссис Хардинг больше не придет — она умерла от удара. Он говорил осторожно, будто мы были маленькие дети и могли огорчиться. Мэри Лу, встретившись со мной взглядом, подмигнула, а я села на место с очень странным чувством, будто что-то начало заполнять мою голову, густое, как мед, и теплое, медленно стекая по спине.
— Отче наш, сущий на небесах… — возносила я молитву вместе со всеми, опустив голову и сжав сильно руки, но мои мысли были где-то, где-то там, прыгая бешено и неистово, и я знала, что у Мэри Лу они тоже были где-то.
По дороге домой в школьном автобусе она шепнула мне на ухо:
— Это все из-за нас, верно! То, что случилось с этой старой кошелкой Хардинг. Но мы никому не скажем.
«В некотором царстве, в некотором государстве жили-были две сестрицы, и одна была очень красивая, а другая была очень безобразная…» Хотя Мэри Лу Шискин вовсе не была моей сестрой. Я не была безобразной на самом деле, просто болезненного цвета мелкое, как у хорька, личико, с темными, почти без ресниц глазами, очень близко посаженными, и с носом, который выглядел не очень правильным. Вдобавок постоянное выражение тоски и разочарования.
А вот Мэри Лу действительно была хорошенькой. Даже в те немногие минуты, когда она бывала грубой и неуклюжей. С такими длинными шелковистыми белыми волосами, за которые долгие годы ее помнили все… А как же? Ведь когда потребовалось опознать ее, то именно эти шелковые белые волосы рассеяли последние сомнения.
Бессонные ночи. Я их люблю. По ночам я пишу, а сплю днем. Уже год, как умер мой муж, мои дети разлетелись и заняты своей собственной эгоистичной жизнью, как все дети, и некому помешать мне, некому совать нос в мои дела, некому во всей округе постучать в мою дверь и спросить, жива ли я. Иногда из глубины зеркала явится неожиданное лицо, незнакомое, четкое, опустошенное, с глубоко посаженными глазами, вечно мокрыми, вечно моргающими от испуга, или смятения, или просто от удивления, но я быстро отвожу взгляд, мне вовсе незачем глядеть.
Все правда, что вы слышали о суетности стариков. Сознают себя молодыми, и действительно, под старыми лицами — сущие дети, и такие наивные!
Однажды, когда я была молоденькой невестой, почти симпатичной, румяной при хорошем настроении, со сверкающими глазами, мы поехали за город на воскресную прогулку. И, конечно, хотели полюбезничать. Он был робок и неловок, как я, но он хотел нашей близости, а я убежала в кукурузное поле, в чулках, на высоких каблуках, притворяясь той, какой я никогда не могла быть, может Мэри Лу Шискин, Мэри Лу, которую мой муж никогда не знал. Вдруг я стала задыхаться и испугалась. Это был ветер в стеблях кукурузы, сухой шуршащий звук, этот ужасный шелест, будто шепот, как потусторонние голоса, и он поймал меня и хотел удержать, а я оттолкнула его, рыдая, а он спросил: «Что случилось? Боже мой, что случилось?»
Будто он действительно меня любил, будто его судьба заключалась во мне, но я знала, что никогда не буду достойна ее, той любви, того значения. Я прекрасно понимала, что была всего лишь Мелиссой, дурнушкой, той, на которую мальчики не взглянут второй раз, и однажды он это поймет, и узнает, как его провели. Я оттолкнула его и сказала: «Оставь меня! Не прикасайся ко мне! Ты презираешь меня!» — прокричала я.
Он отпустил, а я спрятала лицо, рыдая.
Но потом, всего несколько недель спустя, я забеременела, как это обычно бывает.
Вокруг покинутых домов всегда были истории, и почти всегда они были печальные. Потому что фермеры разорялись и вынуждены были уезжать. Потому что кто-то умирал, а ферму невозможно было содержать в должном порядке, и никто не хотел ее покупать, как ферму Медлоков, за речкой. Мистер Медлок умер в семьдесят девять лет, а миссис Медлок отказалась продавать ферму и жила одна, пока не пришел кто-то из местного здравоохранения и забрал ее. «Какой ужас», — говорили мои родители. «Бедная женщина», — говорили они и просили нас никогда, никогда не соваться в амбары Медлоков или в дом — постройки едва держались, даже при хозяевах они нуждались в хорошем ремонте.