И это бесит!
Она не должна бояться, никогда. Её страх слишком колкий, режется и жжётся.
Больше всего мне хочется схватить её на руки и унести отсюда. Чтобы ужас и грязь больше не касались мой драгоценной девочки. Да, Пахом, совсем ты плох, еще серенады начни слагать!
Но я, мать его, не имею права.
Она — жена брата. Я — коронованный авторитет.
Поэтому циничную сволочь придётся включить на полную. Это я умею. Она знает.
Несу какую-то пургу про брата, семью, выуживаю подробности шоу, на которое меня забыли пригласить.
Вот же мелкая гнида!
Девочку на аукцион!
Грязный урод!
За свои долги!
Хорошо, что отец отдал душу дьяволу раньше, чем узнал, как низко опустился его любимый сын.
Значит, буду разруливать ситуацию, как выгодно мне. В конце концов, я теперь старший.
Быстро разбираюсь с Сеней и командую сажать в машину брата и его жену.
Сам сажусь в другую.
Нужно трезво подумать и чуть-чуть остудить голову. Потому, как только вижу эту девицу — крышу сносит напрочь.
И так с первой минуты, как увидел её в той грёбанной галерее.
Как оказалось, благотворительность прилагалась к короне. Отец мне это популярно объяснил. В глазах общества нужно быть хорошим, почти примерным. Попадать в прессу не с криминальной хроникой, а с «добрыми» делами.
Да уж, мы тут все — добрые феи. На рожи глянешь — сомнений никаких. Но положение обязывало.
И пока папаша, сбагрив мне корону, шлялся по борделям и казино, я вынужден был посещать выставки, спектакли и прочею поебень. Полагаю, это была такая изощрённая форма наказания. Отец знал, как я не выношу тупиц. Особенно, когда они пытаются что-то из себя строить, а среди работников культуры полно пустоголовых позёров.
Две недели назад я притащился на выставку импрессионизма в галерею искусств и… завис. Девчонка, что открывала выставку, сама была — произведением искусства: миниатюрная, тоненькая, фарфорово-белая, как Олимпия Мане[1]. А глаза… Кажется, цвет называют фиалковым. Его и взмаха длиннющих ресниц мне хватило, чтобы пропасть.
Но при этом…девчонка лажала! И это несоответствие внешней красоты и внутренней глупости вымораживало до лютого бешенства. Наверное, все зачёты и экзамены в институте получала за минет. Иначе как объяснить, что она на полном серьёзе заливала посетителям, что Мане и Моне — один и тот же человек? Просто в одном случае его фамилию пишут так, в другом — так.
Что, на хер?
Но, похоже, никто вообще фишку не сёк. Толстосумы и их спутницы «на лабутенах» и в ботоксе, не то, что Мане от Моне не отличали, но и Ван Гога от Дали. Для этой публики Мане, равно как и Моне — просто «малюющий» Моня с Соборки в Одессе. Такая категория населения ходит на такие мероприятия только чтобы выгулять нового папика или новую девицу.
Я вовсе не заядлый искусствовед. Просто папаня держал разные сферы теневого бизнеса. В том числе, и незаконный вывоз из России произведений искусства. И ему нужен был свой человек, который бы сёк в теме. Знал нюансы. Буквально на глаз, на слух, на нюх мог отличить подлинник от хорошей копии. Вот и пришлось вникать, изучать, разбираться. И, признаться, меня увлекло. Да так, что я теперь мог с любым учёным экспертом тягаться. А в годы далёкой юности и сам мечтал рисовать. Только кто бы мне позволил. Единственный вид искусства, доступный мне, — роспись морд. Желательно, с ноги. И в этом я направлении я весьма преуспел.
Честно дождался окончания вдохновлённого монолога куколки с фиалковыми глазами и отвёл её в сторону:
— Инга Юрьевна, — так значилось на её бэйджике, — не подскажите, где у вас тут кабинет директора?
— А вы кто? — любезно улыбнулась девушка. Правда, улыбка была натянутой и дежурной. Но мне хватило и её, чтобы поплыть. Несколько секунд таращился на губы куколки. Интересно, какие они на вкус? Малина, вишня или всё-таки клубника?
С трудом отвис и представился. Даже вполне вежливо.
Она кивнула и сказала:
— Идёмте, я провожу.
И поплыла впереди, покачивая бёдрами, обтянутыми узкой юбкой.
Это было слишком, за гранью.
Нельзя быть такой манящей, такой желанной и такой…недоступной.
Потому что она — хорошая девочка. Её мир — искусство.
А я очень плохой, и мой мир — грязь.
Но даже у меня есть принципы: я не трогаю хороших девочек.
Руками.
Унизить можно и по-другому. А мне тогда очень хотелось: мелочно, эгоистично, зло. Уязвить её. Спустить с пьедестала, куда сам же и вознёс.
Поэтому я высказал всё, что думаю о некомпетентности сотрудницы прямо в лицо её строгой начальнице.