н в потолок, он не обращал на нас внимания. После того как я его позвал, он вскрикнул и испуганными глазами начал на нас смотреть. Я попросил, чтобы он рассказал, что случилось за ночь, на что он ответил достаточно сухим и даже немного грубым голосом, что всё было хорошо, и что не следует беспокоиться. Понимая, что санитар о чём-то умалчивает и находится в явно возбуждённом состоянии, я велел ему пойти отдохнуть, на что он молча кивнул и, выходя, посмотрел на меня леденящим взглядом, из-за которого мне стало не по себе. Всё это время мальчик находился под одеялом: мы видели лишь очертания его силуэта. Как только мы подошли, он скинул с себя одеяло, сел на кровати и уставился в угол комнаты, абсолютно не обращая внимания ни на нас, ни на наше приветствие. Мой товарищ сказал, что хотел бы осмотреть его, и, только подойдя, ужаснулся и подозвал меня к себе. Я увидел сзади на футболке мальчика кровавое пятно и сразу же сказал коллеге снять с него одежду, а сам побежал в соседнее помещение, где у нас хранились самые нужные препараты и приспособления. Взяв саквояж с ними, я вбежал обратно и увидел как мальчик стоит на кровати, а на полу лежит доктор со вскрытым горлом. В его руках находилась окровавленная футболка. Глядя на лицо мальчика, я познал ужас. В его глазах виднелась ненависть и боль, как будто бы он не человеческое создание, а настоящий демон. Осознавая, что к нему лучше не подходить, я с криком выбежал в коридор, зовя санитаров. Ко мне сразу же подбежали двое молодых из соседних палат, я велел им срочно взять препараты и смирительную рубашку и, быстро объяснив ситуацию, сказал им быть крайне осторожными. Мы вошли в комнату. Мальчик всё так же стоял и смотрел на нас, при этом я заметил, что он переместился на угол кровати. Тело мёртвого доктора будто бы протянули на метр в строну, оставляя кровавый след из горла. Вдруг мальчик начал говорить. Я не смог всё различить, но многое запомнил. К сожалению, в состоянии шока я не включил диктофон, хотя в этой ситуации он мог бы весьма сильно пригодиться, но я постараюсь изложить всё, что запомнил, сейчас. «Хватит вещать и смотреть... Хватит желать, он хочет крови. Большое действие уже рядом, охота на зайцев в доме. Вам должно кланяться, вы должны кланяться. Важное, важное, которое он говорит, сокрыто от всех кто смотрит в глаза. Я понимаю, что вижу ваши глаза, но я не вижу в них смерти. Он убит и я убит, но он жив, а я мёртв. Важно, важно, не было греха труднее, чем смерть вашей жизни...» Дальше он перешёл на непонятный мне язык, смотря то на нас, то на угол. Я велел санитарам скрутить его и вколоть успокоительное, а после надеть смирительную рубашку. К моему удивлению, мальчик не сопротивлялся. Повалив его на живот, я увидел страшную рану сзади, которая напоминала скорее вырезанное круглое отверстие. Она была неглубокой, но при этом даже трудно представить какую боль могла приносить. После того, как ему ввели дозу сильного успокоительного, он почти сразу потерял сознание, и мы обработали рану, после чего на него благополучно была надета смирительная рубашка. Я велел тут же вызвать милицию и врачей, а сам начал осматривать тело убитого. Осмотрев тело моего уже покойного коллеги, я понял, что его горло пробито насквозь. Рана была такой же как у мальчика: она напоминала ровный круг, как будто бы эту часть просто вырезали. Всё это приводило в ужас. Приехавшие врачи и милиционеры могли лишь констатировать смерть. Вдруг я осознал, что на меня падает прямое подозрение, так как вменять такое в вину маленькому мальчику невозможно, тем более поверить, что он за минуту смог нанести такую пугающую рану. Также у меня не было алиби и свидетелей, которые могли подтвердить мою невиновность. Всё же меня не стали забирать в участок, потому что за меня заступились работники, уверяя милицию, что я не мог такого совершить, и что у меня есть пациенты, которые, скорее всего, не смогут протянуть без моего лечения. Оказалось, что санитар, который дежурил ночью, пропал. Дежурный на входе говорит, что он просто вышел со здания и не вернулся. Я решил рассказать всё милиции, на что они сказали, чтобы я приходил завтра для дачи показаний. Я возьму все записи и диктофоны что у меня есть, чтобы передать ход событий как можно более подробно. Дмитрий Астафьев, личный дневник 23 июля 19ХХ года. За эти два дня случилось многое, что может казаться нереальным. После похода в милицию, мой дневник изъяли для проверки, но его сегодня же вернули, сказав, что он не понадобится в качестве вещественного доказательства. Так же изъяли диктофоны и сейчас они находятся на анализе, и мне сказали, что, скорее всего, до конца следствия они будут у них. Но при разговоре со следователем мне открыли много того, что проливает свет на произошедшие с мальчиком. Я был удивлён, что со мной делятся такой информацией, но мне это объяснили тем, что мне придётся дальше вести наблюдение за мальчиком. Что же, я постараюсь изложить всё что мне рассказали, для того, чтобы проанализировать события и составить хоть какую-то картину. После того как я дал показания, следователь, который, как оказалось, приехал со столицы, рассказал мне подробности, связанные с той женщиной в квартире и её смертью. Как и предполагалось, это была мать мальчика, которого, оказалось, зовут Егором, ей было всего лишь 44 года. Причиной смерти стали раны в районе сердца и ключицы. По описанию ран я сразу понял, что уже их видел на теле мальчика и убитого коллеги. Как заявил следователь, смерть была почти что моментальной, но при этом, почему она застыла в такой позе остаётся непонятным. При обследовании дома было найдено очень много книг эзотерического и религиозного характера. Во всех них была сделана масса пометок, так же были вырваны и исписаны некоторые страницы. Но самой главной находкой следователь считает дневник матери. Дневник достаточно короткий, и мне дали его на прочтение прямо там, а так же предоставили копию для анализа, так как это может помочь в наблюдении. Я прикрепляю копию ниже. «16 января. Уже прошло несколько дней после того как у Егорки поднялась температура, я не знаю что делать, я не могу её понизить, а вызвать доктора я не в состоянии. Я так много провела времени в чтении и заботе о сыне, что боюсь сойти с ума, потому и буду писать сюда, излагая свои мысли. Я думаю, что проблема скорее всего в „Нём“, „Он“ снова начал приходить к сыну. Я лично его не видела, но Егор постоянно твердит о „Нём“ и говорит, что только мне „Он“ разрешил рассказывать. Как же я жалею, что приняла тогда то решение. Может, если бы я сделала другой выбор, моя жизнь не превратилась в нескончаемый кошмар. Сегодня день рождения сына, я купила ему книгу, он очень любит читать. Надеюсь, всё образуется. 19 января. Эти дни жар начал спадать, но сегодня Егор меня сильно испугал. Когда я вошла в комнату, я увидела как он стоит и показывает на угол, при этом говоря на непонятном мне языке. Я уже слышала его раньше, но все мои попытки найти словари или записи о таком ничего не дали. Мне стало так страшно, что я упала и, в истерике, начала молиться. Я не знаю, дало ли это результат, но через время он лёг на кровать и тихо уснул. Страх всё больше поглощает меня, я хочу спасти его, но моё бессилие повергает меня в ужас. Я начала слышать их голоса из своей комнаты, я знаю, что в такие моменты нельзя входить, но это сводит меня с ума. Господи, что же мне делать? 25 января. Жар прошёл, и он выглядит здоровым, но всё так же продолжает разговаривать с „Ним“ по ночам. Он сказал, что в этом нет ничего страшного, и что мне не стоит беспокоиться. Я так за него боюсь, ведь только в нём я вижу жизнь, ведь только он у меня остался. Даря ему книгу и поздравляя с днём рождения, я видела на его лице искреннюю радость. Видя его улыбку, я начинаю убеждать себя, что мы сможем это пройти, что следует лишь постараться и всё будет хорошо. 30 января. Сегодня ночью я слышала крики, но я знаю, что нельзя входить, или же „Он“ его убьёт. Утром я нашла на его теле раны. На мои вопросы Егор ответил, что мне не стоит беспокоиться и что у них случился спор, о чём – не знаю. Надеюсь, с ним ничего не произойдёт. Мне становится страшнее с каждым днем, ведь раньше они так долго не разговаривали. Я достала новые книги по демонологии и может смогу, наконец-то, понять кто „Он“. 15 февраля. У меня почти нет времени, чтобы вести записи, их ночные разговоры все продолжаются, и из-за страха я лишилась сна. Отдыхать мне удаётся лишь немного днём. У них время от времени случаются споры, потому раны с его тела даже не успевают сходить. Его настроение стало намного угнетённее и печальнее. При этом в нём нет страха, который ощущаю я. Я всё больше провожу времени с ним, чтобы Егорка почувствовал себя лучше. Я очень устала, но я верю, что скоро это закончится. 20 февраля. Наконец-то их разговоры начали случаться реже и они намного короче. Егор сказал, что он смог убедить „Его“ в том, чтобы „Он“ не навредил нам, но также сказал, что скоро наша жизнь сильно изменится. Мне стало так страшно, и я не могу перестать думать об этом хотя бы на минуту. 13 апреля. Этот месяц был одним из лучших нашей жизни. Я старалась уделять почти всё время Егору, и всегда была рядом. Я всё чаще вижу улыбку на его лице, и его ночные разговоры случаются крайне редко, я так счастлива. Но он говорит, что близится время, когда все изменится, и это не даёт моему страху развеяться окончательно. 8 мая. Сего