- Как ты мне надоела, честное слово, - встретившись с ней взглядом, устало вещает он и качает головой, - а ведь мне всего-то и надо что услышать от тебя ответы на свои вопросы.
На какой-то миг она понимает, что он вовсе не пытался ее убить, а всего лишь обезвредить и допросить, и только уже после этого, вероятнее всего, лишить жизни, скажем, избавиться от лишнего свидетеля.
- А к тебе у меня особый разговор, - зло обращается к парню, затем без предупреждения метает большой сгусток огня. До нее не сразу доходит куда он метит, а когда настигает понимание, становиться поздно что-либо предпринять. Однако у приятеля свои мысли на этот счет, да и реакция лучше. Он бросается к подруге, тем самым вставая спиной на пути предназначенного ей огненного снаряда, хватает за талию и, глядя прямо в глаза, а на деле заглядывая в самую душу, на долю секунды замирает. Время снова останавливает свой бег, мгновение растягивается на минуты, а сердце лихорадочно заходиться в груди. Ева краем сознания отмечает, что у него очень красивые глаза – светло-зеленые, как молодая листва по весне, и расширившимся в ужасе собственным взором жадно смотрит на него. В голове хоровод из мыслей, но слов нет, они кажутся пустыми, ограниченными. В отчаянном движении хватается за его плечи, отталкивает, но этого мало. Ее безнадежный крик «нет» оглашает стены помещения, когда сильные руки неожиданно крепко стискивают девичий стан и за долю секунды до настигшего его удара отправляют в свободный полет в распахнутое окно.
Приземление жесткое, прямо на «полюбившиеся» ей кусты, чуть смягчившие падение со второго этажа, тем не менее состояние такое, будто ее прокрутили через мясорубку. Помимо шума в голове, гематом и мелких порезов от щепок, добавилось еще множество царапин. При этом, ей уже нет дела до оставленной на полу комнатушки крови или мучительной боли в побитом теле, сердце тонет в горечи потери, а чувство вины давит и душит. Пустой взгляд, устремленный в стремительно светлеющее небо, мутнеет и горячие слезы, прорывают плотину, устремляясь по щекам. Надо бы встать и как можно быстрее покинуть это место, ибо огневик ни перед чем остановиться, пока не добьется своего, но ни сил, ни желания двигаться, совершенно нет. Даже понимание того, что Тиран отдал за нее жизнь, не способствует поднятию духа. В груди все горит от сдерживаемых рыданий и уже только это действо выпивает все жизненные истоки, а в мыслях безостановочно мелькает образ рыжего приятеля. Их первая встреча и то, как он подбивает ее на спор; как бережно сжимает в объятиях, пока она предается слезам; как третирует ее, но делает это так по-свойски и не обидно; как гоняет во время тренировок, вбивая в голову все необходимые для выживания навыки; как на границе прикрывает спину и ругает за промашки; как, не задумываясь, следует за ней в восточные земли, подолгу разыскивает, а затем раненую тащит к Лису на плече. Не властитель, не маг, не обладающий никаким уникальным даром, кроме как полного отрицания магии, но ради нее смирившийся и с тем и другим, самый обыкновенный парень, сделавший для нее намного больше, чем любой другой человек в обоих мирах. Дура! Так глупо втянуть его в свои неприятности и сгубить. Все, для того чтобы она продолжала жить, когда он заслуживает этого как никто другой.
Громкий хлопок привел в чувство и отвлек от душевных истязаний. Приподняв голову, обозрела вылетевшего на крыльцо коренастого мужчину, вооруженного коротким мечом и внимательно осматривающего окрестность. Отругав себя за опрометчивость, Ева лихо скатилась с куста и бесшумно закатилась под него. Очередная глупая выходка, едва не стоившая ей подаренного ценой жизни друга билета в будущее. Внезапно донесшийся до нее шорох веток, оторвал от самобичевания и заставил насторожиться. Когда звук чуть приблизился, интуиция завыла сиреной и она, резко вскочив на ноги, бросилась прочь. Тяжелый топот за спиной привел в движение все волосы на теле и побудил ускориться, расходуя последний резерв сил. Ни криков, ни требований остановиться, только полное безмолвие и стремительный бег по лабиринтам улиц спящего города, навевающий ужас гнетущей тишиной и пустынностью. Если ночь скрывала безлюдность и тешила надеждой редкими светящимися во мраке окошками, то в предрассветных сумерках все это бросалось в глаза и пугало. Будто весь город вымер, и никого не осталось в целом мире, только она и немой преследователь. Крайним умом она понимала, что это всего лишь последствия бессонной ночи и свершившихся печальных событий, окрасивших окружающее пространство в мрачные тона и вынудивших видеть все в черном свете, тем не менее легче от этого не становилось. В это время инстинкт вел ее через сеть длинных улочек, в недра старой части Тасарана, полной потаенных убежищ, но силы таяли как снег под солнцем, а топот позади все близился. Легкие горели, в боку кололо, ноги тяжелели, и для полного комплекта наваливалась жуткая усталость, игнорируя верещавшую белугой интуицию и ломая волю к сопротивлению, дабы, наконец, дать отдых истерзанному организму. Она все чаще начала спотыкаться и терять ориентиры, в какой-то момент поймала себя на мысли просто рухнуть на булыжную мостовую и больше не вставать, мол, катись все к демонам, а мне срочно требуется отдых. Однако в следующую секунду на глаза попался условный знак-руна, от руки начертанный на косяке приземистого каменного здания, похожего на складское помещение, и она воспряла духом. В памяти мгновенно вспыхнула схема строения и руки метнулись к поясу. Капсула, чуть помедлив еще одна, и позади все тонет в густом белесом смоге. Ступни скользят по шлифованным до блеска булыжникам и с пробуксовкой заносят за угол, в узкую подворотню. Топот за спиной стихает, и она на последнем издыхание срывается вперед. Очередной поворот, на ходу хватается и стискивает пальцами дверной косяк с потерявшим вид барельефом и под еле различимый щелчок вваливается в проем. Дверь медленно закрывается за ней и с щелчком встает на место. Снова щелчок, уже запирающий, и девушка тяжело приподнимается на колени. В этом месте долго оставаться нельзя, через час, а то и меньше все здание заполонят люди. Она с трудом встает на четвереньки, ползком преодолевает последние четыре метра заставленного ткацкими станками помещения, отодвигает металлический лист, скрывающий в стене широкий желоб, и ныряет в темноту. Стремительно спуск вниз и приземление на груду истлевших мешков, служащих напоминанием, о некогда хранившихся здесь зерновых культур, а теперь ставших для нее местом отдохновения.