Все время женщина не шелохнулась. Лишь один раз поправила вуаль. Но я не сомневалась, что она слушает. Почему то появилось чувство, что ей и именно ей модно доверять.
Когда я закончила, то принялась успокаиваться и вытирать лицо. Пять минут прошли в молчании. А потом она заговорила.
- Поверь то, что ты переживаешь – только цветочки. И дальше будет только хуже. Тебе всегда будет больно, и ты всегда будешь что-нибудь терять или проигрывать, - эта часть было полна язвительного тона, который резко сменился на успокаивающий, - Но запомни – ты не одна. Никто в этом мире не бывает достаточно одинок. Ведь даже не имея друзей и родных тебя окружают коллеги, лечащие врачи, боссы – и поверь, они точно не оставят тебя в покое, - было слышно, что она улыбнулась, как и я.
Женщина на минуту замолчала. Пока мы сидели в молчании, я внезапно подумала о маме. Она наверняка уже ищет меня или все еще убивается. Мне так сильно захотелось ее обнять.
- Ты имеешь то, за что любой взрослый отдал бы душу – молодость и мама, - В этот момент она ко мне впервые повернулась и сняла вуаль, - Иди к ней, обними ее и просто сделать то, что сделал бы твой отец. Вы обе заслуживаете быть счастливыми, - Я вновь заплакала от шока, от счастья, от смущения. Не знаю. В груди застрял комок, а голова слегка закружилась.
Лицо женщины было покрыто огромными глубокими шрамами. Веки, щеки и переносицы были в ожогах, которые имели розоватый оттенок мяса. Но самым пугающим были глаза. Черную радужку покрывал слой пелены и сосудов. Это было ужасно видеть.
- Спасибо. Большое спасибо, - но даже несмотря на ее вид, этот человек был невероятно прекрасен. В порыве радости я обняла ее, чего она явно не ожидала потому, что отшатнулась.
А дальше все было как в любом хорошем семейном кино. Даже неловко рассказывать. Я просто бежала. Бежала домой. Толкая людей, не видя дороги, а только лицо мамы ноги несли меня домой. Горло и легкие горели. Живот слегка скрутило. Но я не остановилась. И уже вскоре стояла перед дверью.
Все было так же, как когда я уходила, но восприятие этого места поменялось. Наступали сумерки. В окне моей комнаты горел свет.
Ярко помню, как на ватных ногах вошло в дом, поднялась наверх и открыла дверь. Видя сидящую на полу маму, я снова расплакалась. Боже, как стыдно, что была такой плаксой.
Мама сидела и рассматривала мои рисунки, фотографии. При виде меня ее лицо исказила гримаса боли, и из-за поплывшей туши это выглядело очень смешно.
- Мам, - в голове уже была готова речь извинений и тирада о том, что нам надо больше времени проводить вместе. Но я не успела ничего сказать более. Ее трясущиеся руки схватили меня в охапку и сильно сжали.
- Где ты была!? – ее крик больно ударил по ушам, - Знаешь как мне плохо? Знаешь!? – она ругала меня, прижимая меня все сильнее к себе. Так тепло и приятно.
- Я так волновалась, - почти шепотом прозвучали эти слова. И сдерживаться больше не было сил. Я дала пучине бесконечных вод поглотить меня. Только потом поняв, что воды это слезы, которые мы обе сдерживали.
- Прости меня, - руки цеплялись за ее рубашку как за спасательный круг, - Пожалуйста! Я хочу быть хорошей дочерью, но делаю ошибки! Я не со зла, правда! – изо рта вырывалась всякая ахинея, которая прерывалась только громкими всхлипами. Спустя время я даже запуталась, кто всхлипывает: я или мама.
- Мам, я тебя очень люблю! Прошу, давай не быть такими далекими.
- Я тебя тоже люблю, дурочка! Прости меня тоже. Ведь я совершенно про тебя забыла, - физически ли, ментально ли, но стены, которые между нами были все эти годы, разрушились. Мы вышли из своих крепостей, стали ближе. Впервые после общей потери я почувствовала себя частью общего счастья и светлого мира. Так хорошо и спокойно мне не было никогда.
После всего мама сделала нам горячий шоколад. Мы сели перед камином слушая рождественскую музыку. И просто говорили. Обо всем. Сначала решали, в какую школу я пойду. Потом вспоминали папу. А потом поделились тем, что нам нравится. И не было ни грубых слов, ни грусти, ни чего того, чтобы могло нарушить наше маленькое счастье.