Конечно, было очень лестно, что меня признали храбрым. Но досадно, что ребята окончательно уверились, будто нечистая сила есть. Привидение, конечно, было, это я сам видел; но, может быть, привидение это не совсем нечистая сила? Думай, пионер, думай!
В таких приключениях прошла эта ночь. Опять я не успел рассказать ребятам о пионерской организации, прочесть хоть одну книжечку из серии «Беседы у костра», что дал с собой вожатый. В одной рассказывалось о знаменитом Спартаке, вожде восставших римских рабов, имя которого носили первые пионеры. А вторая рассказывала о красном галстуке, о пионерском салюте, о пионерских правилах.
Дела взрослых
Возвращаясь домой поодиночке, ребята разъехались раньше, чтобы показать, будто они в ночном с тюнером и не водились. Я хотел поскорей рассказать отцу о необыкновенных ночных событиях и тоже поторопился. И неожиданно встретил отца не дома, у дяди Никиты, а на окраине села, где над рейкой стояла старая, закопчённая деревенская кузница. Отец вместе с кузнецом, дедом Савелием, звонко стучали молотками по железу, а дядя Никита изо всех сил раздувал угли в горне, качая мехи.
Любопытные мальчишки и девчонки уже собрались вокруг, несмотря на раннюю пору.
Все они смотрели, как сельский кузнец и городской рабочий ковали лемеха к старому плугу, давно валявшемуся у плетня дяди Никиты.
Полоса красного, раскалённого железа лежала на наковальне. Кузнец в валенках, в кожаном фартуке, в войлочной шляпе, придерживая её большими клещами, ловко и быстро постукивал по железу маленьким молотком, указывая, куда бить. Отец крепко ударял большим молотком. От каждого удара красная полоса плющилась.
Били они в лад. Кузнец один раз — сильно по железу, другой раз — слегка по наковальне. Мягкое красное железо звучало глухо, а наковальня отзывалась, как звонок. Шла такая музыка, что на всё село слышно.
Вот брусок железа стал превращаться в лемех, из ярко-красного стал малиновым, затем фиолетовым; угасал, как заря. И, когда он погас, кузнец клещами вдруг стащил его с наковальни и сунул в кадушку с водой. Раздалось громкое шипение, над кадушкой поднялось облако пара.
Кузнец вынул лемех, полюбовался и сказал:
— Первый сорт! Об землю отсветлится — серебряным будет!
Он любил ковать сошники, лемеха, топоры, сам выковывал подковы и даже тоненькие гвозди к ним.
На шум и звон у кузницы появился Трифон Чашкин. Вылез из кустов, как медведь, ломая ветки, и стал смотреть, чего это куют люди.
— Бог в помочь! — сказал он ухмыляясь. — Ковать вам не перековать. Чего это ты, Иван Данилыч, ай размяться решил? Ай прожился, к кузнецу в работники нанялся? Шёл бы лучше ко мне, дороже дам. У меня вон молотилку надо чинить…
— Благодарствую, — ответил спокойно отец на его насмешки, — я это так, для своего удовольствия. Я нахожусь в отпуске, который мне оплачивает государство.
Кулак промолчал.
Увидев меня на коне, отец как-то озорно улыбнулся и сказал:
— А вот и конёк. Ишь, какой сытый после клевера! Вот мы сейчас и обновим нашу починку. Разомнёмся на пашне, вспашем небольшое поле, опять же в своё удовольствие…
— Это какое же поле? — полюбопытствовал Трифон.
— Да хотя бы вот это, за кузницей.
— Так это Дарьино. Ишь, бурьяном заросло…
— Вот ей и вспашем, как самой бедной.
Кулак думал, что его поддразнивают, он ведь сам хотел вспахать это поле и заграбастать себе половину урожая. Неужто же теперь вспашут его бесплатно?
К его досаде, появилась сама Дарья, ведя в поводу лошадь в сбруе. Дядя Никита принёс хомут и запряг в плуг обоих коней, своего и Дарьиного.
Взялся за вожжи одной рукой, другой приподнял за ручку плуг и поехал на поле, сопровождаемый кучей любопытной детворы.
Сломал берёзку и, опираясь на неё, как на палку, пошёл тяжёлым шагом и Трифон.
Он всё ещё не верил, что будут пахать беднячке; думал, что едут на поле Никиты Гладышева, отделённое широкой межой — полосой земли, поросшей полынью.
К своему удовольствию кулак заслышал спор. Никита и Дарья заспорили, чьё поле вперёд пахать. Несколько дней они всё сговаривались запрячь своих коней в парный плуг и вспахать оба поля. Это ведь куда лучше, чем сохой: сошка старую залежь не возьмёт. А теперь на месте заспорили. Баба хотела, чтоб вначале вспахали её землю, а потом уж участок Никиты. Её-то поле с краю, так уж по ходу! А мужик доказывал, что надо начинать с его поля, оно помягче.
Баба опасалась, что, вспахав своё поле, кум её полосу пахать раздумает, а кум думал, что стоит вспахать её поле, и кума свою лошадь пожалеет, его поле пахать раздумает.