Дядя Никита запряг коня, взбил постеленную в телегу солому, застелил её рядном — домотканой широкой холстиной. Положил в передок кошель с овсом для лошади. Бросил себе под сиденье свитку из грубо сотканной шерсти.
Попрощавшись в избе с родственниками, отец с трудом взобрался на телегу.
Я глаз не мог поднять на своих друзей-мальчишек. Да и мальчишки испытывали какую-то стеснённость, словно они плохо приняли своего земляка и он уезжает на них в обиде.
Вот дядя Никита, поправив на голове праздничный картуз с лаковым козырьком, который облупился от старости, задёргал вожжами, зачмокал, и лошадь стала раскачиваться, двигаться, готовясь дёрнуть телегу, которую ей явно не хотелось тащить в дальний путь. По всем сложным приготовлениям и по тому, что ей в неурочное время давали овса, хитрая кобылёнка уже сообразила, что предстоит тащить вот эту и без того тяжёлую телегу с двумя людьми и третьим людёнком в долгий путь, туда, где бегают шумно пыхтящие огромные чудовища и вместо ржания мычат, как бешеные быки…
И только лошадёнка стронула с места телегу и окружающие мужики поснимали картузы прощаясь, вдруг по толпе прошло какое-то движение, и появился единственно радостный человек — Фроська Чашкина.
Шумя широкой юбкой, растягивая в улыбку толстые, пухлые губы, она звонко кричала:
— С приятным отбытием вас, дядя Иван! Спасибочко, что навестили родные местечки. Вот вам свёкор-батюшка и свекровь-матушка дорожного гостинчика шлют!
С лицом, сияющим, как хорошо поджаренный и сдобно смазанный маслом блин, она приблизилась к телеге и преподнесла отцу плетённую из лыка корзиночку, из которой торчали горбушка пирога, ножки курицы и сквозь щели виднелись огурцы и яйца.
Дядя Никита оглядел всё это с крайним смущением:
— Да у нас своё имеется.
— Ничего, клади, — озорно как-то усмехнулся отец, — в дороге сгодится!
— Кушайте на здоровьице, — поклонилась Фроська и отёрла пухлые губы кончиком головного платка, как будто она сама только что отведала дорожной снеди.
— Спасибочко! — почему-то весело отозвался отец и, когда дядя Никита хлыстнул коня и все седоки от рывка телеги качнулись, добавил: — До свиданьица!
Вдогонку нам раздались какие-то напутственные крики, замахали платки и картузы. А ребятишки и собаки бросились вслед и бежали до самого моста. Отстали они только тогда, когда телега прогрохотала по всем живым брёвнам моста через Лиску. Мне показалось, что брёвна грохотали, смеясь над нашим бесчестьем.
— «Кушайте на здоровьице», а? — нарушил молчание отец и, запустив руку в плетёнку, достал кусок пирога, солёный огурец и яйцо.
Он покачал головой, усмехнулся и, облупив яйцо, стал есть, закусывая огурцом. Огурец был хорошего засола и так хрустел на зубах, что в лесу эхом отдавалось.
— Ну что ж, и поедим, и на здоровьице. Кушай, Никита. — Он протянул яйцо и огурец брату.
Никита попытался отстранить.
— Ты что, брезгуешь? Это же не кулацкое, а бедняцкое. Хлеб этот батраки вырастили, смололи, батрачки просеяли муку, тесто замесили… (При слове «тесто» я вздрогнул…) Пирог испекли… Я-то уж знаю. И огурчики Лушиного засола… Признайся, тоже ведь, наверное, брал у Тришки весной мучицы взаймы мешок, а осенью отдавал два? Кушай, своё будешь есть.
Дядя мрачно отмалчивался.
— А ты что насупился, что в глаза не глядишь? — повернулся отец ко мне. — Думаешь, струсил отец? Бежит от… нечистой силы?.. Ну нет, брат, шалишь, такого не бывает. Молокосос ты ещё, чтоб отца так судить, понял? Ешь, если я говорю!
Я никогда ещё не видел отца таким гневным. Я стал жевать пирог, сдабривая его слезами. Слёзы редко, но большими каплями падали из глаз прямо на пищу, делая пирог солёным и горьким…
Обрадовалось кулачьё
После нашего отъезда собравшиеся у избы Никиты Гладышева некоторое время стояли молча.
— Ну, вот и поехали с орехами, — озорно сказала Фроська, когда телега протарахтела по мосту и скрылась за поворотом.
И тут людей словно прорвало:
— А ты чего зубоскалишь, кулацкое помело?
— Чему радуешься, Тришкина сорока?
— Люди толком и не отдохнули, а тебе и весело? — накинулись на неё бабы, соседки Гладышевых.
— Думаете, люди не знают, отчего вы радуетесь?
— Спрятались от людей за тесовыми заборами, думаете, люди не знают, о чём вы шепчетесь?
— Да вы бы Ивана сами с кашей съели, а не то что его пирогами с мясом кормить, дай вам волю!
— Приехал хороший человек в деревню, а вы ему готовы вилы в бок! Потому что он рабочий человек, не всё для себя, а всё для добрых людей, не как вы, живоглоты!