В то время гитлеровская Германия уже вынашивала планы ликвидации независимости Венгрии, а в высших сферах этот вопрос был уже давно решен. Об этом знал каждый солдат не только нашего Сомбатхейского, но и других гарнизонов, хотя никаких приказов или распоряжений о сближении с немцами не поступало. Многие мероприятия свидетельствовали о стремлении правительства укрепить «германо-венгерскую дружбу».
12 марта 1938 года меня назначили дежурить по бригаде. Ночью, сидя в комнате дежурного, я ломал себе голову над тем, что же будет дальше. К тому времени я уже закончил разработку плана инженерных сооружений, командир одобрил его, а через два дня я должен был лично везти этот план в военное министерство.
По радио передавали последние известия. На рассвете радио сообщило, что части германской армии перешли австрийскую границу. Так начался аншлюс Австрии, что было дальнейшим нарушением Версальского мирного договора, но уже при помощи оружия. После такого шага нетрудно было дойти и до войны.
По телеграфу я доложил о случившемся начальнику штаба бригады.
— Доложите об этом и его превосходительству господину командиру бригады, — приказал мне начштаба.
Я доложил и генерал-лейтенанту, который поблагодарил меня за сообщение, но никаких указаний не дал.
Вскоре в комнату дежурного вошел начальник штаба полковник Анкаи.
— Телеграммы из министерства не было? — спросил он.
— Ничего не поступало.
— Завтра же выезжайте в Будапешт с бумагами.
— Слушаюсь, — ответил я.
Часов в восемь утра начштаба вызвал меня в приемную командира бригады.
— Пропуск через австрийскую границу у вас в порядке? — поинтересовался Яни.
— Так точно.
— Получите легковую машину, но только без водителя. Доедете до Шопрона, далее по дороге на Кёсег, затем по австрийскому шоссе, по дороге как следует смотрите, что делается на границе. Когда вернетесь, немедленно доложите мне. Если меня не будет в штабе, найдете меня дома.
— Да, но в Шопрон я приеду только к вечеру, а ночью из окна машины много не увидишь.
— Верно! Тогда вечер проведете в Шопроне, разузнайте настроение людей, их отношение к аншлюсу. Поговорите с солдатами, с гражданскими, а утром выезжайте на границу, там все и увидите. Господин полковник сообщит о вашем прибытии в батальон погранвойск, где вы на ночь и оставите свою машину.
На границе я встретил своих старых знакомых австрийских пограничников, но дальше проехать мне не удалось, так как немецкая пограничная полиция закрыла границу. В нескольких сотнях метров от границы я заметил солдат.
Вернувшись в Сомбатхей, доложил о результатах своей поездки генерал-лейтенанту Яни, но удивления на его лице не заметил. Настроение офицеров было не ахти какое: они нервничали, не зная, что их ждет завтра. На третий день Яни собрал всех офицеров бригады, чтобы хоть как-нибудь успокоить их. На собрании выступил и я, рассказав о том, что видел на границе.
— Полагаю, что германская армия не нападет на нас, но, если дело дойдет и до этого, тогда мы с вами до последнего патрона будем защищать венгерскую границу, — такими словами Яни закончил совещание офицеров.
До сентября жизнь в Сомбатхее текла своим чередом. В конце месяца полковник генштаба Фаркаш Кашшаи, инспектор министерства по инженерным сооружениям, вызвал меня в Мадьяровар. По соседству с железнодорожной станцией я увидел целый палаточный лагерь: взад-вперед сновали солдаты, слышался шум, полевые кухни дымили вовсю. Допризывники, «вооруженные» деревянными винтовками и пулеметами, строились в колонны.
«Странно, — подумал я, — положение очень острое, а мы в непосредственной близости от словацкой границы играем в солдатики».
Однако долго размышлять не пришлось: из Будапешта прибыл полковник, одетый в гражданское.
— Вы в своей форме очень бросаетесь в глаза, — заметил он мне.
— Господин полковник, в телеграмме, которую я получил, ничего не говорилось о форме одежды.
— Это верно, о форме мы забыли. Ну ничего, сейчас мы что-нибудь перекусим, а до Будапешта отсюда довольно далеко, так что там ничего и знать не будут.