— Но, господин капитан! В Фатеже нет никакого капитана Шора, тот район полностью занят партизанами…
— Приказ есть приказ, — ответил я немцу. — Нужно ехать, на месте увидим.
В Фатеже я не нашел ни венгерских, ни немецких солдат. Разыскав старосту и судью, я узнал от них, что немцы оставили село еще две недели назад.
Пришлось ни с чем вернуться в Курск. По пути я не встретил ни одного партизана.
Комната наша оказалась пустой. Я надеялся, что Барта, когда вернется, хоть как-то просветит меня. Не успел я отдохнуть, как ко мне пожаловали немецкий лейтенант и унтер-офицер. Лейтенант хотел узнать у меня, что мне необходимо для обучения саперов.
За короткое пребывание в Курске я запомнил раз и навсегда: прежде чем что-то спрашивать у немцев, угости их палинкои и сигаретами.
Так было и на этот раз: я поставил на стол бутылку абрикосовой палинки и стаканы и только после этого сказал, что мне очень нужен лесоматериал, поскольку мои саперы живут в конуре, которую нужно хоть как-нибудь благоустроить.
— Я обещаю вам, что завтра утром пошлю своего унтер-офицера за лесом, от вас требуется наряд, написанный на немецком языке, грузовик и люди дли погрузки, — сразу же заверил меня лейтенант.
Абрикосовая палинка так понравилась лейтенанту, что, едва мы закончили официальную часть разговора, он послал своего унтера достать два десятка яиц. Мы наслаждались палинкои, которая развязала лейтенанту язык. Он рассказал, что делалось под Курском до нашего приезда.
— Ужасная зима стояла в этом году. В городе и вокруг него шли ожесточенные бои. Нашим солдатам приходилось с боем брать каждый дом. Местные жители, оставшиеся в городе, прятались в своих домах, топлива у них не было. Наши солдаты пустили на топливо мебель, двери, оконные рамы.
Рассказ лейтенанта не удивил нас: все это было так знакомо. Мы выпили еще, палинка еще больше разогрела лейтенанта.
— Господин капитан! Посмотрите сюда, — он ткнул себя пальцем в грудь. — За зимнюю кампанию я получил этот орден. Я инвалид, но мне приходится служить, хочу я этого или не хочу.
Лейтенант ушел, и мы с Бартой поговорили о прошедшем дне. День у него тоже был не удачнее моего. Нам казалось странным, что приказы отдаются людьми, сидящими в Орле, да и неизвестно, кому отдаются. Я не нашел в Фатеже немецкого капитана Шора, ну это дело немцев, но и наше командование не имело ни малейшего представления о том, где находятся венгерские части.
Вечером мы послали в Орел короткое донесение и с нетерпением ждали ответа из штаба. Предполагаемого разноса не было. Выяснилось, что штаб тыла по согласованию с немецким командованием послал батальон самокатчиков куда-то на окраину Брянских лесов на борьбу с партизанами.
В конце апреля мне пришлось объехать соседние села, выбирая место для расквартирования частей корпуса. Удивлению моему не было границ: в селах, где я побывал, не было ни одной живой души. Между домов громоздились сгоревшие остовы немецких и советских танков. Но бои здесь шли давно, люди уже должны были бы вернуться на свои насиженные места. Вскоре все выяснилось: мой немецкий проводник рассказал, что не так давно здесь была эпидемия тифа и потому командование приказало убрать отсюда все немецкие войска. Часть местного населения унес тиф, остальные бежали с этих мест.
Мне повстречался старик, который бесцельно бродил по улице.
— Господин капитан, — обратился он ко мне. — Это не мое дело, но только я хочу предупредить вас: прежде чем прислать сюда венгерских солдат или каких других, прикажите сделать дезинфекцию. Тиф еще не ушел отсюда…
После такого предупреждения мы не осмелились войти ни в один дом и, приехав домой, бросились мыться. Конечно, ни о каком размещении венгерских войск в этих деревнях не могло быть и речи. Городская комендатура дополнительно выделила нам несколько зданий на Первомайской улице, и надо теперь осмотреть эти здания.
В одном доме я увидел такую картину: в комнате сидело около тридцати ребятишек. Худые, оборванные дети с испугом уставились на меня.
— Господин офицер, не обижайте их! — жалобно произнесла старуха, которая находилась с детишками.
Мне невольно вспомнился далекий Сомбатхей, жена, мои дети.
Старуха с тревогой посмотрела на меня и снова запричитала:
— Эти крошки сироты, их отцы на войне, а матери погибли или умерли. Мы здесь с самой зимы. Не обижайте их!
На ломаном русском языке я, как мог, успокоил старуху. Никто и не собирался обижать детишек.