29 октября 1918 года встретились с боевыми друзьями на Восточном вокзале. Пока я покупал газету, они заняли одно купе. Я устроился в углу купе и развернул газету. Интересно, что пишут? Читаю заголовок: «Обстрел Цепного моста». Под ним: «Толпа требовала установления республики». Еще ниже: «При столкновении имелись жертвы: раненые и убитые».
На второй день прибыли в Темешвар. На вокзале большое оживление. Поговаривают о революции. Здесь знают, что в Будапеште демонстранты во главе с вооруженными солдатами приветствовали независимую и демократическую Венгрию, а потом отправились на Восточный вокзал, чтобы помешать отправке на фронт одного батальона. Демонстранты ввалились в закрытые залы, сорвали военные надписи и немецкое знамя. Вокзал был наполнен радостными возгласами: «Хватит воевать! Объявлен мир!» Дверь вагона, в котором везли снаряды и оружие, была взломана. Вооружившись, демонстранты двинулись к зданию парламента.
Когда мы прибыли, о событиях в столице уже знал старший лейтенант Неф. Ему сообщили об этом по телефону из Будапешта.
— Имейте в виду, — сказал он, встретив нас, — здесь нет никакой революции, здесь армия! Мы давали присягу королю, государству, и мы останемся верными этой присяге! Орудия во дворе, подготовить их к бою.
Его слова мы встретили молчанием.
— Что, не нравится вам, господа? У кого иное мнение — шаг вперед!
Никто не двинулся с места.
На складе получили карабины, пистолеты, ручные гранаты. Капитан Неф назначает меня старшим.
— Пойдете на стрельбище. Там скопление людей. Марш в конюшню за лошадьми! — приказывает он.
В конюшне страшный беспорядок. Ворчат конюхи. Унтер-офицер помогает нам выбрать и оседлать лошадей. Через несколько минут строимся во дворе и отправляемся на полигон. Унтер-офицер докладывает мне:
— Ничего страшного. Всего-навсего собрание русских военнопленных: митингуют, требуют отправки домой.
— Пришлите сюда их руководителя, — приказываю я.
Пришел один верзила, усатый, в казачьей шапке, в брезентовой робе. Объясняется на ломаном языке.
— Мы хотим домой. Дайте нам хоть какие-нибудь вагоны, обеспечьте продуктами питания. За порядок ручаюсь.
— Сколько вас?
— Восемьсот двадцать.
— Когда вы ели в последний раз?
— У каждого есть кое-что из продуктов. Мы получили их, когда уходили из хозяйств, где мы работали.
Оставляю на полигоне своих людей и иду звонить начальству. Докладываю капитану Нефу и жду его дальнейших распоряжений. Через полчаса мне позвонил майор из районной комендатуры.
— Пусть русские идут в казармы. Я говорил с комендантом, он их там разместит. Приказываю обращаться с ними, как со свободными людьми. Обижать их или грабить запрещается. После обеда будет смена часовых. Об ужине для русских договорились.
Во дворе меня ожидал русский. Мое сообщение, кажется, успокоило его. Через час в бараках уже было тихо. Позже прибыла смена, и мы ушли.
Наконец-то можно отдохнуть! Мы расселись вокруг маленькой печки и проговорили до рассвета. Доброволец Кибани в тот день прибыл из Будапешта и привез свежую газету. Она переходила из рук в руки. Всех интересовало, что происходит в Будапеште. В газете мы прочитали:
«Долой Национальный совет! …Задача рабочего класса на современном этапе состоит не в том, чтобы укреплять буржуазную демократию, поддерживать ее, а в том, чтобы ликвидировать буржуазную власть и ликвидировать буржуазно-демократическое государство, последнее убежище частной собственности».
Мы переглянулись. Так вот какая обстановка в столице! Можно, выходит, открыто писать о таких вещах? В тот вечер мы долго не могли уснуть.
На следующий день нас разбили на конные отряды. По решению Национального совета зачислили в кадровый состав. Однако это не мешало дежурному офицеру после воодушевленной речи всучить нам по две-три лошади для ухода, так как рядовые запаса еще раньше ушли в отпуск и в казармах почти не осталось рядовых артиллеристов.
Неожиданно раздалась громкая команда:
— Открыть ворота! По первому приказу — огонь!
Это напротив ворот крытого манежа остановился стрелковый взвод во главе со старшим лейтенантом Кутрером, преподавателем офицерской школы.
Ворота открыли. Вырывающиеся вперед пленные вдруг начали отступать. Снова послышался картавый голос старшего лейтенанта Кутрера: