— Господи Иисусе, — пробормотал он через минуту. — Хорошо быть у всех на виду! Если бы я сошел с ума, мне бы давно сообщили…
— Медленно соображаешь, Борька-Бугай, — рассмеялся Иван, подходя ближе. — Узнал?
— Ты двойник или клон? — неуверенно спросил Борис Сергеевич. — Все, кто знал про это погонялово, давно померли, и костей не осталось. Иван Родин, под которого ты косишь, давно умер.
— Не совсем, — поправил его Иван, усмехаясь. — Ты мой труп видел?
Мельников промолчал.
— Не видел, — заключил Иван, — хоть на дворе были «лихие девяностые», и трупов этих было… Я все постепенно расскажу, и тебе придется поверить.
— Помнишь Алину с параллельного? — вдруг мрачно спросил Мельников. — За которой мы оба бегали?
— Алена, а не Алина, спокойно ответил Иван. — И она еще жива и выглядит получше тебя, бугая.
— Я знаю, — пробормотал Мельников. — Наша медицина за это время сделала огромные успехи, так ее разэтак…
— Еще загадки будешь загадывать? — добродушно спросил Иван. — Полчасика можем на это убить.
Борис Сергеевич снова внимательно присмотрелся к собеседнику. Похож, очень похож. На память пожилой академик, слава богу, не жаловался. В памяти сами собой всплывали мелочи, вроде манеры Ивана говорить или слушать, смеяться или грустить, веселиться или отчаиваться. Похож, очень похож…
— Значит, Алену помнишь, — наконец проговорил Борис Сергеевич. — А помнишь, что ты мне потом на ухо сказал, когда в общаге с ней застукал? А?..
Иван на секунду задумался, а потом от души расхохотался, утирая выступившие слезы. Отсмеявшись, он снова успокоился, но улыбка осталась, словно приклеенная.
— Я сказал: «любитесь конем», — Сказал он. — А ты боялся, что я задумал какую-то месть в духе Монте-Кристо и боялся со мной общаться. Пока меня Катерина не взяла в оборот. Ты тогда на радостях весь наш «Ройял» в дело пустил, последние два пузыря. Потом две недели по ночам вагоны разгружал, и Алена тебя чуть не бросила.
— Я уже лет пятьдесят не пью, — проворчал профессор, не зная, что ответить. — А Катерина все равно скоро от тебя ушла…
— Да, нашла более перспективного кандидата, нежели нищий постсоветский физик. В малиновом пиджаке, как положено, — Несмотря на прошедшие годы, у Ивана в груди кольнуло от почти забытой боли. — С другой стороны, после этого я полностью сосредоточился на нашей науке.
Впечатленный Мельников кивнул.
— Помню, и в Америку не поехал, хотя звали. А вот я не устоял…
— Знаю, я следил за твоей карьерой, — продолжил за него Иван. — Потом ты с подачи Алферова вернулся.
— А ты задолго до этого пропал, — заметил Мельников. — Я слышал про авиакатастрофу, но никаких общих знакомых у нас не было, и я ничего не узнал. Значит, все неправда?
— Это как посмотреть, — вздохнул Иван. — После Кати у меня в жизни осталась наука и полеты. Я в аэроклуб пошел, учиться. Тогда вариантов было много, но и риск больно велик, никто ни за что не отвечал при несчастном случае. А я хотел научиться летать и попробовать в отряд пробиться. Тогда желающих почти не было, а тут молодой и якобы перспективный ученый…
— В отряд космонавтов?! — поразился академик. — Я не думал, что ты такой мечтатель.
— Я сам не думал. Но не срослось. А летать я научился. Потом расскажу.
— Ты сначала расскажи, — саркастически проворчал Борис Сергеевич, — зачем мой одногруппник решил воскреснуть из мертвых и явиться сюда посреди ночи. Ты очень похож на Ивана, которого я знал, но манеры немного не те…
— А шестьдесят пять лет просто так прошло? — слегка повысил голос Иван. — Я все эти годы не в гробике лежал и не в склянке с формалином плавал. Мне восемьдесят пять, как и тебе! Жизнь целую прожил, даже несколько!
— Вспылил, — довольно пробурчал академик, — Вот это больше на тебя похоже. Рассказывай, тень отца Кабани, зачем пришел.
Иван молча сел за стол и пригласил собеседника сесть с противоположной стороны. Борис Сергеевич артачиться не стал и сел напротив, выстукивая на столешнице какой-то марш. С минуту Иван молчал, а потом внезапно улыбнулся.
— Прохладно тут у тебя, Борька, — заметил он. — Сейчас согреемся.
В следующий миг Мельников увидел ярко-красный свет на кончиках пальцев своего визави, а еще через секунду на столешницу с характерным скрипом прямо из его ладоней высыпалась целая гора пышущих жаром углей. Едко запахло дымом, жар ударил в лицо, а угли продолжали гореть. Борис Сергеевич оцепенел. Он понимал, что нужно бежать, хватать огнетушитель и тушить пожар, но почему-то не тронулся с места и продолжал смотреть на угли, которые Иван как ни в чем не бывало ворошил руками, насыпая в кучки и снова распределяя по столу ровным слоем. Самое интересное — на столешнице раскаленные угли не оставляли ни малейших следов. Впрочем, как и на руках самого Ивана.