Екатерину Щука нашел на кухне. Она стояла у стола и чистила картошку. Любуясь ее статной фигурой, Щука завистливо причмокнул языком: «Эх, лет двадцать назад как бы я ее отодрал…»
Подойдя к Екатерине, он нежно провел ладонью сверху вниз по ее спине, ощутив и застежку бюстгальтера, и кромку трусов.
Не прерывая работу и не отстраняясь от его рук, Екатерина скептически поинтересовалась:
— Ты никак, Иван Сергеевич, собрался меня совратить?
— Куда мне тебя совращать! Таких баб, как ты, я могу только глазами есть.
— Тогда чего трешься возле меня, как рыба о камыш?
— Твой постоялец хочет тебе свою антенну предъявить на пистон. Как ты на это дело смотришь?
— Положительно! — отложив картошку и нож на кухонный стол, ответила Екатерина, сразу переключившись на разговор с Щукой. — Мужик он молодой, пускай потопчет вдовушку. Надеюсь, пупок мне не сотрет.
— Дуреха! Я не успел еще рта раскрыть, а ты уже собралась трусы снимать. Так не пойдет. Я договорился с ним, что он за твои ласки будет валютой рассчитываться. Ты стала теперь валютной бабой, а раз так, то, прежде чем под него лечь, поломайся, повоображай.
— Ты, Щука, совсем в любви не разбираешься, а все туда же, лезешь со своими советами. Я в них совершенно не нуждаюсь. Дуры те бабы, которые тратят время на разные уговоры. Мужик, пока с ней повозится, может сгореть. Мне головешки от пожара не нужны. Пускай он весь огонь свой во мне потушит. Вот так-то, дорогой мой наставник. Когда к нему подойти?
— Ох ты, Катька, и лошадь! Ты мне смотри, раньше времени его не угрохай. Он нам еще живой нужен.
— Если он окажется хорошим наездником, то не волнуйся, я его и сама приберегу. Сейчас путевых мужиков-то не осталось — то наркоманы, то алкаши, то такие пердуны, как ты.
— Отрезать бы тебе твой язык, чтобы не хамила мне, но я к тебе слабость имею, а поэтому грубость прощаю. Только помни: если при посторонних начнешь вот так меня паскудить — зарежу.
Но Екатерина была своей в воровской среде и научилась легко выходить из тупиковых ситуаций.
— Ты, Щука, все же нахал: сам начал ко мне приставать, а как я по женской слабости стала перед тобой выбрыкивать, так ты сразу и обиделся на меня.
— Я же тебя не унижал, — заметил Щука.
— Ну ладно, так уж и быть! Как постоялец съедет, приходи ко мне, пожалею.
— Так бы давно и сказала, — повеселел Щука, считая инцидент исчерпанным.
Чуть позже он отправился делать покупки для Умника. Эту работу своим шнырям он поручать боялся: и деньги потратят, и купят не то, что надо, а потом все переделывай, а это дополнительные затраты.
Умник, находясь в блатхате, не боялся, что его тут ограбят или убьют из-за денег. Не потому, что верил шестеркам Дикого, а потому, что точно и тонко все рассчитал. Из-за каких-то нескольких десятков тысяч долларов воры его убивать не станут. Другое дело, что такое желание у них появится, когда он пойдет собирать остальные деньги по своим заначкам. А раз так, то он мог и задержаться в понравившейся ему берлоге.
Екатерина оказалась не только любвеобильной, раскрепощенной, понимающей в сексе толк женщиной, но ласковой, доброй и внимательной. Ему с ней как никогда было приятно и легко. Такого удовлетворения он не получал ни с одной женщиной — а их было предостаточно, — в том числе и с женой, с которой прожил пятнадцать лет. Умник даже мечтал очутиться с ней где-нибудь в тропиках, на необитаемом райском острове и зажить там с ней беззаботной жизнью.
Екатерина тоже за четыре дня близости с Умником привязалась к нему, став преданной и послушной его воле.
Для жизни в современном обществе, где за кусок хлеба надо было жестоко бороться, при этом улыбаясь, чтобы никто не догадался, какой ты опасный хищник, Екатерина, в противовес его жене, по своей простоте не была подготовлена. Поэтому он знал, что Екатерина — лишь кратковременное, мимолетное увлечение, ласки которой он будет вспоминать совсем в другой жизни.
По просьбе Умника Екатерина купила ему дорогой спортивный костюм, туфли, плащ и другие необходимые мужчине принадлежности. Все это было дома у Умника в этом же городе, но идти туда было равносильно добровольному возвращению в ИТУ, поэтому о доме он старался даже не думать. Его волновала более важная проблема: какой ход конем надо сделать, чтобы избавиться от слежки Щуки и его подручных? В том, что они именно так поступят, он почти не сомневался.
Он знал, что в предстоящей игре на карту поставлена его жизнь. За восемьсот пятьдесят тысяч долларов, которые у него хранились в тайниках, убить его мог любой зек, не говоря об авторитетах.